Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

— Зачем Федьке Богомольцу можно, — плаксиво продолжал царь, — он и зимой и летом босой по Москве ходит. Мне бы только в горницах…

— Негоже великому государю, чести поруха.

— Ноженькам в сапогах тяжко, болят у меня ноженьки.

— Не токмо государю, но псарю без сапог ходить негоже, — внушительно произнес Борис Годунов. — И государыня Орина Федоровна того не захочет.

— Ну, тогда иди, — махнул рукою царь Федор. — Злой, злой! Заладил одно: негоже, негоже. Привык с боярами своеволить.

В дверях Борис Годунов столкнулся с митрополитом Дионисием и смиренно подошел под благословение.

— Я все знаю, — сказал владыка. — Шуйских не трогай, они не виноваты… Успел царя известить? Небось головами просил их выдать?

— Не просил, а надо бы, — пробурчал правитель. — Мою-то голову, владыка, во что ценишь?

— Разговор о твоей голове особый… Многие хотят ударить челом государю, дабы развелся он с неплодною супругой, сестрой твоей, отпустил ее в монастырь. Наследник престола нужен для спокойствия державы. Ты же велик царицей, потому слов сих не приемлешь.

Борис Годунов молчал, обдумывая, что сказать. Он угождал митрополиту, честолюбивому, сладкоречивому человеку, рассуждал с ним, оказывая знаки уважения, благосклонно слушал, но всегда действовал по-своему… Непреклонностью своей воли Годунов изрядно досаждал святителю. А главное, он мешал вырвать у царя новые поблажки для церкви.

— Правда ли сие, отче?

— Истину говорю, правда.

— Каким аршином ты меришь правду? — спросил Годунов и усмехнулся.

Дионисий удивленно поднял брови.

— Если я своим аршином мерю, выйдет правда, а другой со своим сунется — кривда получится, — продолжал Годунов.

— Бог на правду всегда укажет, — отрезал митрополит.

— Развод супругов есть беззаконие, отче, не божеское дело! Ты преступаешь церковные законы, у Федора еще могут быть дети. Государыня молода, здорова, добродетельна. Во всяком случае, трон не останется без наследников — царевич Дмитрий живет и здравствует… По мне, даже лучше, если у великого государя Федора Ивановича не будет детей, ибо может произойти междоусобие с его детьми и дядей их Дмитрием.

Владыко Дионисий почитал Бориса Годунова сильным и умным человеком и знал, что он держится у трона не только благодаря сестре-царице. Ссориться с ним даже митрополиту было опасно.

— И я и Шуйские виноваты только в том, что беспокоились за судьбу государства, — миролюбиво сказал он. — Послушай, Борис Федорович, я даю слово не поддерживать развод. Даю за всех… Не трогай только Шуйских, не мсти виноватым.

— Что ж, — подумав, сказал Годунов, — для тебя, отче, я всегда рад поступиться. Шуйских не трону. Но князя Ивана Мстиславского велит государь постричь в монастырь. И дочь его Ксению тоже в монастырь. Так будет спокойнее. Но если Шуйские снова поднимут на меня руку, то расправлюсь без снисхождения.

Владыка взглянул на Годунова. В глазах правителя была твердость.

— Согласен, отче?

— Благословляю.

Великий боярин покорно склонил голову и поцеловал святительскую руку.

Глава восьмая

НЕТ НИЧЕГО ТАЙНОГО, ЧТО НЕ СТАЛО БЫ ЯВНЫМ

Купец Джон Браун, разбогатевший на русской торговле, занимал две большие горницы в новом гостином дворе, совсем недавно построенном в городе Архангельске. Выполняя волю усопшего царя Ивана, московские воеводы Нащокин и Волохов поставили возле древнего Архангельского монастыря крепостные стены и башни. Место было удобное, берег возвышенный. Новый город ближе к морю, чем Холмогоры, путь к нему преглуб, годен для любого корабля.

Сегодня Джон Браун отправил в Лондон два корабля с полным грузом пеньковых канатов и решил отдохнуть вечером от забот. В гостях у него сидел купец — меховщик Ричард Ингрем. Приятели плотно поужинали и, развалясь в мягких креслах, пили пиво и лениво беседовали.

На улице дул пронизывающий морской ветер. Окна занавешены темными занавесями. Горели две свечи в серебряном подсвечнике.

— Наступил июль, а холодно, будто осенью, — передернув плечами, сказал гость.

Джон Браун молча поднялся и бросил в камин несколько сухих еловых поленьев. Дрова затрещали, посыпались искры. Пламя блеснуло на гладкой лысине хозяина.

— О, благодарю, мой друг, теперь я согрею свои старые кости.

— А вот, представьте, русские переносят холод отлично. Они месяцами живут на льдах. Зимой, при лютом морозе.

— Да, да, — кивал головой гость. — Они достают во льдах тюленьи шкуры и ворвань… Послушайте, господин Браун, вы не уступите мне свою кухарку? Она превосходно печет мягкие сдобные хлебцы.

— О-о, но мне тоже нужно пить и есть, господин Ингрем. В этих местах трудно найти хорошую кухарку, а у меня больной желудок.

— Я вам отдам свою, господин Браун, она так хорошо готовит жаркое и прилично говорит по-английски.

Джону Брауну очень не хотелось отдавать свою кухарку даже лучшему другу. Он догадывался, что не только мягкие хлебцы привлекают к ней господина Ингрема. Однако купец-меховщик был необходим для его торговых дел. Таких знатоков мехового товара немного в Лондоне.

— Давайте немного повременим, господин Ингрем, — подумав, отозвался Браун. — Я должен подобрать для себя приличного человека. Посмотрим, поищем… Вам ведь не к спеху, дорогой друг?

— О да, конечно, я мог бы подождать немного… Но не будем больше об этом говорить. — Меховщик почувствовал себя немного обиженным.

Некоторое время приятели сидели молча и смотрели на яркое пламя в камине.

— Скажите, господин Ингрем, — нарушил молчание хозяин, — много ли хороших мехов вам удалось купить в этом году?

— О-о! В этом году мне повезло, я купил много отличных соболей. На здешней ярмарке в Холмогорах меховой товар гораздо лучше, чем в Москве.

— Ах, так! Но почему такая странность? Ведь Москва — столичный город.

— Очень просто, дорогой Браун. Весь меховой товар в Москве осматривают царские люди и самое лучшее отбирают для царского двора. А уж что осталось, русские купцы предлагают нам.

— О-о! Но ведь и здесь царские люди осматривают меха.

— Осматривают. Но далеко не всё. Многое проходит мимо казны. Ведь за хорошего соболя я плачу дороже, чем русский царь… А потом, и царские люди делаются добрее, если сделать подарок. Игра стоит свеч. Ха-ха!.. — засмеялся купец. — С царскими людьми у меня наладились неплохие отношения. Много мешают нашим людям купцы Строгановы. Им еще покойный царь Иван Васильевич, отец теперешнего царя, поручил следить за аглицкими купцами. А Строгановы наши конкуренты в меховой торговле да и во всех предприятиях. Они следят за нами, не спуская глаз, и чуть что — жалуются молодому царю. Однако после смерти государя Ивана Васильевича многое стало гораздо проще. Русские люди перестали бояться.

Приятели опять помолчали. Хозяин подбросил еще несколько поленьев в камин.

— Вы не могли бы, мой добрый друг, угостить меня сдобными хлебцами, я их так люблю, — попросил гость.

— Прошу вас. Эй, Прасковья!

В горницу вошла полная женщина с румяным лицом, в чистом холщовом платье и встала у порога.

— Угостите нас, Прасковья, сдобными хлебцами. Господин Ингрем их очень любит.

— О да, я очень люблю сдобные хлебцы, госпожа Прасковья, — залебезил Ричард Ингрем. — Пожалуйста, дайте ваших хлебцев.

Повариха молча поклонилась и вышла.

Вернувшись с грудой круглых хлебцев с подрумяненной корочкой на серебряном блюде, Прасковья поставила их на стол.

— К вам, господин Браун, человек приехал. Говорит, из Москвы, от купца Джерома Горсея.

— О-о, из Москвы?! Пусть заходит. — Браун заволновался, встал с места и подошел к дверям.

В дверях появился Богдан Лучков.

Купец Браун сразу узнал русского приказчика московской купеческой конторы, попросил его раздеться и сесть к огню.

— Пожалуйста, угощайтесь с дороги, — сказал он, наливая в кружку пенистого пива. — Положите ноги на решетку, ближе к огню, вам станет теплее. Я вас сразу узнал, господин Лучков.

Богдан Лучков уселся в кресло и отхлебнул пива.

— Хозяин просил передать вам, господин купец, вот это письмо. — Лучков вытащил бумагу из-за пазухи.

Джон Браун углубился в чтение. Несколько раз он неопределенно хмыкнул.

— Итак, господин Лучков, — сказал он, отложив письмо, — вам поручили большое дело. Я буду помогать всем, чем смогу. Что вам удалось сделать?

Богдан Лучков многозначительно посмотрел на купца-меховщика.

— О-о, не стесняйтесь, это мой лучший друг, и он может знать все тайны, — поспешил заверить Браун. Он встал и положил руку на плечо Ричарду Ингрему.

Купец-меховщик из вежливости тоже поднялся и сказал:

— Благодарю вас, мой друг.

Стоя рядом, купцы выглядели забавно. Джон Браун был лысый низенький человек с жирными щеками и торчащим вперед брюшком. Казалось, он спрятал под одеждой небольшой бочонок. Долговязый и худой Ингрем был на голову выше своего друга. Он носил коротенькие усики, маленькую русую бородку и волосы до плеч.