Doll Хаус. Собиратель кукол - Джулс Пленти

Память как машина времени. Что-то щелкает в голове, и ты оказываешься совсем в другом моменте. Влажный запах свежескошенной травы залезает в нос и горло помимо воли. Длинная черная юбка поднята выше колен и заткнута за пояс передника, чтоб не путалась под ногами, рукава засучены, а чепец валяется на земле. Правда, мать запрещает его снимать, говоря, что это неблагочестиво. Я не совсем понимаю, что это значит, но знаю, что бог карает женщин, которые втихомолку стягивают с себя чепцы.

Я бросаю косу на землю и дотрагиваюсь до вскрывшихся мозолей на ладонях. Желтые волдыри стали красными и сочатся жидкостью. Я достаю из кармана передника кусок тряпки, которым утираю пот, и обматываю левую ладонь. Пользоваться левой, рукой, как основной, тоже против правил. Если я беру ложку в левую руку, а не в правую, как все нормальные люди, тут же получаю удар ивовым прутиком. Вжик. Боль прожигает до костей.

Я вновь берусь за косу и размахиваюсь получше, чтоб захватить как можно больше травы. Мне нужно накосить полную повозку, и только потом мы с Хэтти, хромой рыжей кобылой, повезем ее на конюшню. Ненавижу лошадей. Всех, кроме Хэтти. Мы с ней дружим, потому что остальные знаться с нами не хотят.

Луг, куда меня сегодня отправили косить, находится впритык к границе с внешним миром. За забором кончаются земли общины, и начинается нечто для меня неведомое.

— Эй, — слышу я незнакомый голос за спиной.

Оборачиваюсь и вижу мужчину. Внутри все замирает то ли от страха, то предвкушения чего-то нового и волнующего. Этот человек пришлый. Это легко понять по его чудному костюму и чисто выбритому лицу. Левая ладонь плотно прижата к боку, а на светлой ткани проявляется багровое пятно.

Я почти перестаю дышать, покрепче вцепившись в рукоять косы. Раздумываю: припугнуть его косой бритвенной остроты или бросить ее и бежать домой, чтоб рассказать взрослым, что в общину вторгся чужак. Но вместо того, чтоб сделать хоть что-то, я просто стою и пялюсь на него. Глаза у человека незлые. Грустные. Еще бы не грустить с такой-то раной. Возрастом незнакомец, примерно, как мой старший брат.

— Не бойся меня, малышка. Я не причиню тебе вреда. Пожалуйста, не кричи! Мне нужна помощь. — Слова вылетают из его рта очень медленно.

Он первый, кто сказал, мне что-то ласковое. Чужак.

Парень падает на колени и смотрит на меня, как Хэтти, когда хочет морковку. Хоть мать и повторяет постоянно, что я никчемная, я решаюсь на первый за все четырнадцать лет отважный поступок. Всю жизнь мне хотелось сделать нечто такое, что строго-настрого запрещено. Вот он, мой шанс!

Я бросаюсь к нему и, не говоря ни слова, беру руку парня и кладу ее себе на плечи. Он, издав почти звериный рык, поднимается на ноги, и я веду его к повозке. Каждый шаг дается раненому тяжело. Да и мне, тщедушной девчонке, непросто тащить на себе взрослого парня.

Он падает в повозку, и я укрываю его свежескошенной травой.

— Спасибо, — шепчет парень одними губами.

Я киваю. Никто еще не благодарил меня настолько искренне.

— Пошла, — говорю я, взяв в руки поводья. Хэтти стоит как прибитая. Она испугана запахом нового человека и жалобно ржет.

Я легонько ударяю ее хворостиной по боку, и мы, наконец, трогаемся.

Когда мы выезжаем на главную улицу, я перестаю чувствовать пальцы. Мне кажется, что каждый редкий прохожий видит, что я везу пришлого.

У конюшни я спрыгиваю с повозки и оббегаю ее кругом, чтоб убедиться, что рядом никого. Мне так страшно попасться, что сердце стучит у самого горла. Каменная от страха и волнения, я разгребаю траву и помогаю парню подняться. Он очень бледный, а в повозке остались пропитанные кровью охапки травы. Ему все же удается спрыгнуть и даже удержаться на ногах. Каким-то чудом дотягиваем до конюшни. Силы покидают чужака, и он валится на сено, словно это не человек, а мешок картошки.

Лошади недовольно ржут, взбудораженные запахом крови. Я бегаю от одной к другой и глажу их по мордам, чтоб успокоить. Если сейчас сюда кто-то заглянет, мне конец. Пастор запрещает любые контакты с людьми из внешнего мира.

Парень тяжело дышит и продолжает зажимать рану охапкой сена. Как много крови. Если я что-то не сделаю, незнакомец умрет.

— Потерпи, я сейчас вернусь, — обещаю я, склонившись над ним.

— Прошу тебя, не уходи! — Парень хватает меня за рукав, оставляя на нем бурые пятна.

— Я сейчас, — повторяю я, выкручиваясь из его хватки.

Я срываюсь с места и, подобрав юбку, несусь домой. Забегаю внутрь и натыкаюсь на мать.

— Почему у тебя рукав в крови? — Тут же спрашивает она. — И где твой чепец?

— У меня начались особые дни, и мне пришлось… — вру я, притворяясь дурочкой. Глупым девочкам живется легче.

Ее темные брови слетаются у переносицы. Мать размахивается и молча отвешивает мне оплеуху. Обычное дело.

— Прости, — бормочу я, опустив глаза в пол.

— Негодная девчонка. Иди и приведи себя в порядок!

Я даже не прикасаюсь к горящей огнем щеке. Делаю вид, что бегу в уборную, но вместо этого делаю крюк и, пригнувшись, почти вползаю в летнюю кухню. Беру бутылку горькой настойки и жестяную коробочку с бинтами, иглами и крепкими нитками. Я ученица повитухи. Она учит меня накладывать швы и останавливать кровотечения с помощью трав.

Я так нервничаю, что никак не могу сосредоточиться и долго блуждаю взглядом по баночкам с травами и отварами. Мне нужна кровохлебка. И я ее нахожу.

Я заворачиваю все, что собрала, в передник и через огород бегу обратно. Улицы безлюдны, потому что все сейчас на работах. Да и я должна косить, но вместо этого укрываю чужака.

Мне страшно, что парень истек кровью до смерти, и опасливо приближаюсь к тому месту, где его оставила. Жив. И даже в сознании. Смотрит на меня так, словно я мессия.