Я научила женщин говорить - Анна Ахматова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незащищенность от этого знания, от памяти о раздробленном времени подняла ее на невообразимую духовную высоту, где уже невозможны прозрения, вызванные новыми сторонами действительности, новым проникновением в суть вещей. Ни одному поэту не дано преодолеть эту пропасть. Знающий о ней понижает тон и приглушает голос ради сближения с реальностью. Порой это предпринимается из чисто эстетических побуждений, чтобы уменьшить приподнятость и нарочитость, уместные на подмостках. Чаще цель такой маскировки – сохранение своей личности. Так было и у поэта строгих ритмов Анны Ахматовой».
Иосиф Бродский. «Скорбная муза» (пер. с англ. А. Колотова)«Тот август, как желтое пламя...»
Тот август, как желтое пламя,Пробившееся сквозь дым,Тот август поднялся над нами,Как огненный серафим.
И в город печали и гневаИз тихой Корельской земли[43]Мы двое – воин и дева —Студеным утром вошли.
Что сталось с нашей столицей,Кто солнце на землю низвел?Казался летящей птицейНа штандарте черный орел.
На дикий лагерь похожийСтал город пышных смотров,Слепило глаза прохожимСверканье пик и штыков.
И серые пушки гремелиНа Троицком гулком мосту,А липы еще зеленелиВ таинственном Летнем саду.
И брат мне сказал: «НасталиДля меня великие дни.Теперь ты наши печалиИ радость одна храни».[44]
Как будто ключи оставилХозяйке усадьбы своей,А ветер восточный славилКовыли приволжских степей.
1915Колыбельная
Далеко в лесу огромном,Возле синих рек,Жил с детьми в избушке темнойБедный дровосек.
Младший сын был ростом с пальчик,—Как тебя унять,Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,Я дурная мать.
Долетают редко вестиК нашему крыльцу,Подарили белый крестикТвоему отцу.
Было горе, будет горе,Горю нет конца,Да хранит святой ЕгорийТвоего отца.
1915Царское Село«Почернел, искривился бревенчатый мост...»
Почернел, искривился бревенчатый мост,И стоят лопухи в человеческий рост,И крапивы дремучей поют леса,Что по ним не пройдет, не блеснет коса.Вечерами над озером слышен вздох,И по стенам расползся корявый мох.
Я встречала тамДвадцать первый год.Сладок был устамЧерный душный мед.
Сучья рвали мнеПлатья белый шелк,На кривой соснеСоловей не молк.
На условный крикВыйдет из норы,Словно леший дик,А нежней сестры.
На гору бегом,Через речку вплавь,Да зато потомНе скажу: оставь.
1917Призрак
Зажженных рано фонарейШары висячие скрежещут,Всё праздничнее, всё светлейСнежинки, пролетая, блещут.
И, ускоряя ровный бег,Как бы в предчувствии погони,Сквозь мягко падающий снегПод синей сеткой мчатся кони.
И раззолоченный гайдукСтоит недвижно за санями,И странно царь глядит вокругПустыми светлыми глазами.
Зима 1919Петроград, 1919
И мы забыли навсегда,Заключены в столице дикой,Озера, степи, городаИ зори родины великой.В кругу кровавом день и ночьДолит жестокая истома...Никто нам не хотел помочьЗа то, что мы остались дома,За то, что, город свой любя,А не крылатую свободу,Мы сохранили для себяЕго дворцы, огонь и воду.
Иная близится пора,Уж ветер смерти сердце студит,Но нам священный град ПетраНевольным памятником будет.
«Все расхищено, предано, продано...»
Наталии Рыковой
Все расхищено, предано, продано,Черной смерти мелькало крыло,Все голодной тоскою изглодано,Отчего же нам стало светло?
Днем дыханьями веет вишневымиНебывалый под городом лес,Ночью блещет созвездьями новымиГлубь прозрачных июльских небес, —
И так близко подходит чудесноеК развалившимся грязным домам...Никому, никому неизвестное,Но от века желанное нам.
Июнь 1921Наталья Викторовна Рыкова (1897—1928) – дочь ученого-агронома В. И. Рыкова, жена Г. А. Гуковского, близкий друг Ахматовой. В 1915 г. она работала корректором в журнале Вс. Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам».
«Я на солнечном восходеПро любовь пою,На коленях в огородеЛебеду полю.
А. Ахматова. «Вечер», 1912В голодные годы Ахматова живала у Рыковых в Детском Селе. У них там был огород. В число обязанностей Натальи Викторовны входило заниматься его расчисткой – полоть лебеду.
Анна Андреевна как-то вызвалась помогать: “Только вы, Наташенька, покажите мне, какая она, эта лебеда”».
Лидия Гинзбург. Запись 1927 г.«Сослужу тебе верную службу...»
Сослужу тебе верную службу, —Ты не бойся, что горько люблю!Я за нашу веселую дружбуВсех святителей нынче молю.
За тебя отдала первородствоИ взамен ничего не прошу,Оттого и лохмотья сиротстваЯ как брачные ризы ношу.
Июль 1921«На пороге белом рая...»
На пороге белом рая,Оглянувшись, крикнул: «Жду!»Завещал мне, умирая,Благостность и нищету.
И когда прозрачно небо,Видит, крыльями звеня,Как делюсь я коркой хлебаС тем, кто просит у меня.
А когда, как после битвы,Облака плывут в крови,Слышит он мои молитвыИ слова моей любви.
Июль 1921«А, ты думал – я тоже такая...»
А, ты думал – я тоже такая,Что можно забыть меняИ что брошусь, моля и рыдая,Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарокВ наговорной воде корешокИ пришлю тебе страшный подарок —Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядомОкаянной души не коснусь,Но клянусь тебе ангельским садом,Чудотворной иконой клянусьИ ночей наших пламенным чадом —Я к тебе никогда не вернусь.
Июль 1921Царское Село«Гуковский говорит, что:
Но клянусь тебе ангельским садом,Чудотворной иконой клянусьИ ночей наших пламенных чадом... —
это – клятвы Демона... Вообще, литературная мифология 1910-х годов».
Лидия Гинзбург. Запись 1935 г.«А Смоленская нынче именинница...»
Памяти Ал. Блока
А Смоленская нынче именинница,Синий ладан над травою стелется,И струится пенье панихидное,Не печальное нынче, а светлое.И приводят румяные вдовушкиНа кладбище мальчиков и девочекПоглядеть на могилы отцовские,А кладбище – роща соловьиная,От сиянья солнечного замерло.Принесли мы Смоленской Заступнице,Принесли Пресвятой БогородицеНа руках во гробе серебряномНаше солнце, в муке погасшее, —Александра, лебедя чистого.
Август 1921Александр Блок умер 7 августа (25 июля ст. ст.) 1921 г. от воспаления сердечных клапанов. Был похоронен на Смоленском кладбище 10 августа (28 июля ст. ст.) – когда Церковь празднует день Смоленской иконы Божьией Матери. Поэта отпевали в церкви Воскресения Христова.
«Не бывать тебе в живых...»
Не бывать тебе в живых,Со снегу не встать.Двадцать восемь штыковых,Огнестрельных пять.Горькую обновушкуДругу шила я.Любит, любит кровушкуРусская земля.
16 августа 1921 (вагон)Искра паровоза
Я ехала летом 1921 года из Царского Села в Петербург. Бывший вагон III класса был набит, как тогда всегда, всяким нагруженным мешками людом, но я успела занять место, сидела и смотрела в окно на все – даже знакомое. И вдруг, как всегда неожиданно, я почувствовала приближение каких-то строчек (рифм). Мне нестерпимо захотелось курить. Я понимала, что без папиросы я ничего сделать не могу. Пошарила в сумке, нашла какую-то дохлую Сафо, но... спичек не было. Их не было у меня, и их не было ни у кого в вагоне. Я вышла на открытую площадку. Там стояли мальчишки-красноармейцы и зверски ругались. У них тоже не было спичек, но крупные, красные, еще как бы живые, жирные искры паровоза садились на перила площадки. Я стала прикладывать (прижимать) к ним мою папиросу. На третьей (примерно) искре папироса загорелась. Парни, жадно следившие за моими ухищрениями, были в восторге. «Эта не пропадет»,– сказал один из них про меня. Стихотворение было: «Не бывать тебе в живых...» См. дату в рукописи – 16 августа 1921 (может быть, старого стиля).
