Тайная история Костагуаны - Хуан Габриэль Васкес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он не знает имен и возрастов тысячи трехсот тридцати пять жертв контрабандных Шасспо. Не знает даже, что было тысяча триста тридцать пять жертв. Не знает, что контрабанда оказалась бессмысленной, поскольку либеральное и масонское правительство выиграло войну против католиков-консерваторов и надо дождаться следующей – или той же самой, но слегка видоизменившейся – войны, чтобы последние взяли верх. Не знает, что подумает месье Делестан, когда узнает об этом и будет ли вновь вмешиваться в подобные крестовые походы. Не знает, что много лет спустя желтая газетенка под названием La Justicia выдумает абсурдную версию его пребывания на побережье Колумбии: согласно этой версии, Коженёвский берет всю операцию на себя и продает оружие некоему Лоренсо Дасе[19], эмиссару либерального правительства, который потом заявит, что «потерял» винтовки, после чего продаст уже повстанцам-консерваторам «вдвое дороже». Коженёвский даже не знает, кто такой этот Даса, и по-прежнему смотрит в своем неведении на Мартинику. Он не знает, что береговая линия Сен-Пьера вскоре навсегда изменится, по крайней мере для него, ибо этот город, известный как «Старый Париж», будет стерт с лица земли примерно через четверть века, полностью уничтожен как нежелательный исторический факт (но не время еще говорить об этой катастрофе). Не знает, что несколько часов спустя, на пути от Сент-Томаса к Порт-о-Пренсу, познакомится с силой Восточного ветра и Западного ветра, а годы спустя напишет об этой ужасающей силе[20]. Между Порт-о-Пренсом и Марселем ему исполнится девятнадцать, и он не знает, что дома его ожидает самая трудная череда событий за всю его юность, череда, которая завершится для него выстрелом в сердце.
И пока на борту «Сент-Антуана» празднуют день рождения и Червони обнимает именинника и поет ему песни, на другом корабле в других краях происходит нечто другое (точнее так: имеют место некоторые соответствия). Представляю вам «Лафайет», французский пароход под вест-индийским флагом, которому суждено сыграть огромную роль в нашей маленькой трагедии. На борту лейтенант Люсьен Наполеон Бонапарт Уайз, внебрачный сын знаменитой (в худшем смысле) матери и неизвестного (в единственно возможном смысле) отца, готовится, дорогие читатели, отправиться в экспедицию. Его задача состоит в том, чтобы найти в Дарьенской сельве наилучший маршрут для межокеанского канала, того самого, что многие – в Париже, в Нью-Йорке, даже в Боготе – уже начали называть «этот чертов канал». Говорю сразу как есть: по причинам, которые вскоре станут очевидными, по причинам, которые невозможно свести к золотой клетке одной красивой фразы, в ту минуту к черту пошла вся моя жизнь, не говоря уже о канале.
Хронология – дикий конь; читатель не знает, каких нечеловеческих трудов мне стоило привести свой рассказ в более или менее упорядоченный вид (и не исключено, что попытка таки провалилась). Мои трудности с диким конем заключаются в одном. Понимаете, с течением лет и в ходе размышлений над темами этой книги я убедился в том, что, несомненно, всем и так известно: все истории в мире, все истории, которые мы знаем, и рассказываем, и вспоминаем, все истории, которые по какой-то причине нам важны и которые незаметно для нас складываются в исполинскую фреску Большой Истории, все они соприкасаются, сближаются, пересекаются, ни одна не существует сама по себе. Как бороться с этим в линейном повествовании? Боюсь, что никак. Вот мое скромное открытие, урок, извлеченный за долгие годы взаимодействия с миром: умолчание есть выдумка, ложь строится на несказанном, а поскольку я хочу рассказывать правду, то мое прожорливое повествование будет включать в себя всё, все истории, маленькие и большие, какие только поместятся в его пасть. Так вот, в дни, предшествовавшие отплытию «Лафайета», произошла одна такая история: встреча двух мужчин. Встретились они в нескольких метрах от колонского порта, а значит, и от Уайза и его людей. В следующей главе, если я доживу, если рука еще будет в силах держать перо, я сосредоточусь на этой встрече. (В моем возрасте, примерно том же, что у умершего романиста, поляка по рождению и более морехода, нежели писателя, не следует много планировать заранее.)
Но прежде, повинуясь особому порядку фактов в моем рассказе, порядку, который я, всевластный повелитель своего опыта, решил установить, чтобы рассказ был понятнее для вас, я должен заняться другим делом, точнее, другим человеком. Назовем его проводником, назовем его посредником. Мне кажется, это очевидно: если я намерен посвятить столько страниц моей встрече с Джозефом Конрадом, просто необходимо объяснить, что за человек виноват в нашем знакомстве, кто он, автор моего несчастья, покровитель грабежа.
Но о грабеже говорить пока рано.
Вернемся, читатели, в 1903 год. Место действия – некий причал на Темзе: пассажирский пароход прибыл из карибского порта Барранкилья в неспокойной Республике Колумбия. На берег сходит пассажир, весь багаж которого составляет один небольшой саквояж с одеждой и прочими личными вещами, подходящий скорее тому, кто собирается провести вдали от дома две недели, а не тому, кто уже никогда не вернется на родину. Скажем, это багаж не эмигранта, но путешественника, и даже не из-за своего малого размера, а из-за того, что владелец сам пока не знает, что прибыл навсегда. Из того первого вечера в Лондоне я помню только детали: рекламный листок, вложенный мне руку чьей-то темной рукой прямо у причала, с описанием услуг и достоинств отеля Trenton’s, Бриджуотер-сквер, Барбикан; деньги, что пришлось заплатить сверху – за использование электричества и за чистку ботинок; бесплодные переговоры с ночным портье, от которого я требовал специального тарифа со включенным завтраком, хотя документы у меня были не американские и не колониальные. Воспоминания следующего дня: карманная карта, купленная за два пенса, складная, с обложкой цвета желчи; тост с джемом и две чашки какао, выпитые в отеле, пока я искал среди белых и желтых улиц на карте адрес, записанный в моем журналистском блокноте. Автобус довез меня до Бейкер-стрит, я срезал путь через Риджентс-парк и под голыми деревьями, по дорожкам в лужах тающего снега дошел до нужной мне улицы. Дом отыскался сразу.
У меня все еще хранится эта карта: ее тонкий корешок сожрала
