Собрание сочинений в 10 томах - Алексей Толстой

– Значит, едем, Митька! – сказал он. – Подымай паруса!

Митя оглянулся: про какие паруса говорит Никита? И спросил:

– Мы поедем на лодке?

– Не глупо сказано, малыш, – поедем на лодке.

– Собирайся. Ничего лишнего. Возьмешь с собою одеяло, оружие и бутылку молока.

– А мячик взять можно? – спросил Митя.

– Нельзя.

– А лопатку и ведерко можно взять?

– Нельзя.

– А человека с тачкой, который заводится, – тоже нельзя?

– Нельзя. Молчи, не спрашивай, иначе останешься дома.

– А медведя мы возьмем? Он плюшевый, – спросил Митя.

Но Никита уже не отвечал на глупые вопросы. Не теряя времени, он готовился к отъезду. Он похитил из кухни сумку для провизии. Он положил туда два байковых одеяла.

Всем известно, что путешественники и северо-американские индейцы шагу не ступят без байкового одеяла.

Он положил в сумку английский ключ от двери, два яблока, соли в бумажке, кусок ситного хлеба, Митькину бутылку с молоком, запас пистонов для ружья, пучок стрел, умело отравленных при помощи макания в грязное ведро на кухне, два запасных меча и много, много сахару, насыпанного из сахарницы в чулок.

Никита стащил со своей постели простыню. Вывернул палку из половой щетки. Привязал к этой палке, к двум концам, простыню, – получился превосходный парус.

Затем Никита и Митя вооружились с головы до ног.

Никита взял сумку, Митя парус, и, крадучись, припадая к полу при каждом подозрительном шуме, они пробрались на лестницу, захлопнули за собой дверь на английский замок и горохом скатились вниз.

Они выбежали на набережную реки Ждановки, где у Тучкова моста[83] стояла маленькая лодочная пристань. В это время к ним подошел цыган.

Цыган

Этот цыган был не настоящий цыган, – черный, бородатый, с серьгами в ушах, с медным котлом за плечами.

Этот Цыган была собака. Он сунул Мите в щеку холодный нос. Поднял лапу и подал ее Никите, после чего вежливо улыбнулся.

Цыган была серая, худая и очень добрая собака, большой друг Никиты и Мити, и такая умная, что про нее один мальчик со Ждановки рассказывал, будто она умеет даже говорить по-русски, но не всегда, а когда захочет.

Однажды вечером Цыган сидел с этим мальчиком на берегу реки Ждановки и вдруг взял да и рассказал историю своей жизни.

«Я родился на Крестовском[84] острове, рано лишился матери, и детство мое было очень плачевно.

Мальчишки таскали меня за хвост, драли за уши и кидали в пруд, чтобы я научился плавать. Кошки фыркали мне в морду и царапали когтями. Куры ужасно больно клевали меня, когда, бывало, подберешься ухватить из куриного корыта кусочек.

Но я рос, и характер мой от этих испытаний закалялся. Одно время попал я на плохую дорожку: Бровка, дрянная собачонка, подговорила заняться налетами на лавки с продуктами питания.

Слов нет, – стащишь с прилавка баранинки или вареную колбасу и так плотно покушаешь – хвостом лень муху отогнать. Но в одном кооперативе угостили меня гирей, в другом – мясники-приказчики отрубили часть хвоста и грозились в другой раз поймать – смолоть меня на краковскую колбасу. Нет, хлебнул я горя с этими налетами.

Спустили на нас на одном дворе собаку, ростом с теленка. От Бровки только шерсть полетела. Я с разодранными ушами кое-как унес ноги. «Довольно грабежей», – сказал я сам себе. И поступил в батраки к одному хозяину – бегать, гавкать по ночам на цепи. Сидишь около будки: «Э-хе-хе, скука, зря жизнь проходит, продал Цыган себя за ведро помоев… А провались, думаю, этот хозяин со своим добром, пускай сам сидит в будке…»

Ушел я от него и заголодал. Неорганизованная наша жизнь собачья, пробиваемся в одиночку. Лежу я однажды на солнышке в саду, даже тошнит – есть хочется. Вдруг подходят ко мне Никита и Митя, жалеют меня, гладят, дают булочку. Не забуду этой минуты. Булочку я проглотил не жуя и в благодарность походил перед мальчиками на задних лапах. С тех пор я – счастливый бродяга. Промышляю художеством среди детского населения: с доброй мордой подбегаю к детям, лаю, перекувыркиваюсь, верчусь, ловлю свой хвост. Даже самому смешно. А увижу няньку – начинаю глядеть на нее грустно, со слезой, покуда она не поймет, что собака голодная.

Вот и все мое скромное жизнеописание».

Итак, это знаменитый Цыган подбежал к Никите и Мите в то время, когда они присматривали – какую им выбрать лодку для путешествия.

Из домика на плоту вышел караульщик лодок, старый водяной человек с густой бородой и в ватном жилете.

Его звали Панкрат Иваныч Ершов-Карасев. Он был хороший знакомый Никиты.

– Лодку хотите? А вот я вам лодку дам, а вы возьмете и потонете, и лодка моя пропадет, – сказал Панкрат Иваныч Ершов-Карасев таким простуженным басом, что Митя попятился и сел на траву, а Цыган зарычал.

Но Никита не растерялся. Он вынул из спичечной коробки 65 копеек и протянул их лодочнику, обещаясь под честным словом не тонуть и лодки не терять.

Панкрат Иваныч долго сопел трубкой, чесал бороду, чесал себе под ватным жилетом, наконец согласился и вынес из домика на плоту два весла.

Лодочка, на которую он указал Никите, была внутри желтая, снаружи зеленая, с красной каймой. Звалась она «Воробей».

В лодку погрузили пледы, оружие, парус и провизию, Никита сел на весла, Митя на корму за руль. Панкрат Иваныч Ершов-Карасев вынул трубку изо рта и закричал басом:

– Отчаливай, команда!

В это время в лодку прыгнул Цыган и сел посредине, улыбаясь во всю свою собачью морду.

– Молодец, Цыган! – сказал Никита. – Едем с нами.

Он ударил в весла. «Воробей» отделился от пристани и поплыл с тремя путешественниками вниз по тихой реке Ждановке мимо зеленых и низких берегов.

Битва с дикарями

По левому берегу Ждановки тянется высокий липовый парк, называемый Петровским. У самой воды растут старые, тенистые ивы.

«Воробей» тихо скользил по течению. Солнце взошло уже на полдень. Было жарко, и Никита держал курс ближе к левому берегу, под тенью ив.

Позади остались: строящийся огромный стадион для олимпийских игр, белые палатки лагерей военной школы и старенькая усадебка сторожа, где бродили куры и поросенок терся о корыто.

Вот к озеру, в глубь парка, рысью провели купать двух дюжих лошадей.

Вот паслась коза на веревке, и беленький козленок, поднявшись передними ножками на дерево, силился ущипнуть листочек.

Вот прошли со знаменем и барабаном, голые по пояс, маленькие пионеры.

Вот высоко на дерево взобрался коричневый человек, болтнул ногами в воздухе, бухнулся в Ждановку и поплыл.

Вот между деревьями появились мальчишки. Они кривлялись, высовывали языки, размахивали палками и дико приплясывали.

Никита сразу понял, что это дикари. Цыган зарычал, Митя выпятил челюсть.

– Эй, вы, в лодке! подчаливай к берегу, уши вам надерем! – закричали дикари, чернокожие черти.

Всем известно, что лучше вступить в смертный бой с дикими, чем отдаться им живьем. Так говорят и пишут все знаменитые путешественники.

– Подъезжайте, мы вас бить будем! – кричали они, кучей подбегая к берегу. – Козявки, пузыри несчастные! От земли не видно, а туда же – на лодке! Подгребай к берегу! – наводя ужас, визжали дикари.

Цыган ощетинился и залаял. Митя все дальше выпячивал нижнюю губу, – дальше уже было некуда, оставалось только зареветь.

Трое, четверо, пятеро дикарей вошли в воду по пояс, стараясь зацепить лодку палками. Положение путешественников казалось отчаянным и почти безнадежным.

Тогда Никита бросил весла и схватил старый, испытанный лук.

Боевой лук делать нужно так: срежьте ивовый прут. Очистите его от коры. Высушите. На концах надрежьте перочинным ножом зарубки. Согнув прут, привяжите к концам тетиву, то есть прочную бечевку, а лучше бычью струну. Вот и все.

Из такого лука первый человек убил первого мамонта.

Хитрый грек Парис выстрелил с троянской башни Ахиллесу в Ахиллесову пяту.

Илья Муромец поразил знаменитого бандита и налетчика Соловья Разбойника, сидевшего на семи дубах.

Веселые англичане вдребезги разбили веселых французов в битве под Кресси,[85] пронзая рыцарей сквозь латы вместе с конем.

Итак, Никита схватил это страшное оружие, выдернул из-за пояса отравленную стрелу, наложил на тетиву, откинулся, чтобы изо всей силы растянуть лук, и выстрелил в дикаря, подбиравшегося к самой лодке.

Отравленная в кухонном ведре стрела попала дикарю прямо в живот.

– Эх ты, леший! – крикнул дикарь и сейчас же повернул к берегу.

Митька в то же время пронзительно-нестерпимо завизжал…

Он один умел так визжать и не раз бывал за этот уховертный визг наказан.

Цыган бешено лаял, раскачивая лапами лодку.

Никита схватил вторую стрелу и, нацелившись в дикаря, который как раз собирался лезть в воду, – попал ему в незащищенное место, находящееся ниже спины.