Призрак и другие соучастники - Любовь Романова

— Хватит брехать! — рявкнула Вилка, обдав Стасю острым запахом негодования.

— Я?!! Брешу?!! — возмущению Гарика не было предела, — А кто сегодня в женском туалете вдруг перестал видеть новенькую? То-то! Да, кстати, на самой ранней стадии «рыбьей слепоты» те, кто исчез, потом вдруг снова появляются, на более же поздней стадии…

— Я ее вижу! — заорала Дылда, показывая пальцем на Стасю.

— Молчи, урра! — шикнула Вилка на свою простодушную подругу.

— …На более поздней стадии люди и предметы исчезают бесследно! Да, кстати, вы знаете, чем лечат «рыбью слепоту»? — Гарик наклонился к одноклассницам, сделав драматическую паузу, — Клизмой!

— Ой! — снова икнула Дылда.

— И рыбьим жиром! — поставил жирную точку Гарик.

— Вот брехло! Кого вы слушаете! — возмутилась Вилка. Но Гарик не удостоил ее ответом, он уже сидел рядом с Вадиком и Стасей, благосклонно принимая их поздравления.

— Браво, маэстро! — восхищению Стаси не было предела. Сама бы она точно не выдержала — расхохоталась.

— Скажите, коллега, а почему слепота «рыбья»? — спросил Вадик.

— Потому что Акулова и ее подруги кто? — Гарик поднял одну бровь с видом фокусника, собравшегося вытащить из шляпы кролика, — Рыбы пираньи!

Ребята тихо захихикали, опустив лица к тарелкам, чтобы Вилка и компания не засекли их веселья.

Они быстро доели остывший омлет, запив его холодным какао, и побежали на уроки. За одним из поворотов коридора Гарик отстал, и вошел в класс уже после звонка.

— Ты где был? — одними губами спросил его брат?

— Потом! — так же беззвучно отозвался Гарик.

«Потом» наступило на ближайшей перемене, когда в класс заглянул белобрысый четвероклашка, и с очень важным видом сообщил: «Медсестра сказала всем, у кого есть признаки «рыбьей слепоты», заглянуть к ней после урока. Будут ставить клизму», — и, чуть не прыснув от смеха, скрылся в коридоре. Шестииклассники начали переглядываться, недоуменно пожимая плечами: «Новая эпидемия что ли?».

Уже к концу следующего урока весь интернат был в курсе, что в его коридорах гуляет неизвестный вирус. Главным симптомом болезни называли — зрительные галлюцинации. Говорили, что пять учеников с утра уже увезли в больницу, и еще двадцать на подозрении. Вилка с подругами сидели за партой, мрачнее самой мрачной тучи.

— Ой, Виолочка, у меня ручка куда-то попала, — услышала Стася жалобный скулеж Дылды.

— За ухом, урра, посмотри! — закатила глаза любимая воспитанница Стервеллы.

— И ноги чешутся… А вдруг, это волосы растут?

— Заткнись! — прорычала Виола, озираясь по сторонам.

Стася давно заметила, что со своими подругами Вилка не церемонится. «Дура» и «идиотка» — типичное обращение к Дашке, но с ней она хотя бы разговаривает, а вот Гульнара в свите фаворитки Стервеллы играет роль бессловесной прислуги. «Эй, ты, подай — принеси» вот и все общение с подругой. «Интересно, почему она оказалась в интернате? Где ее родители?» — Стася со своего места украдкой разглядывала сгорбившуюся за партой Гульнару. Вдруг, словно почувствовав чужой взгляд, раскосая приятельница Вилки подняла голову и уставилась на Стасю. Девочку окатила волна черной, удушливой ненависти. А еще она ощутила боль, тоску и, кажется, чувство вины. Стасе внезапное стало неловко, словно ее поймали за подглядыванием в окно соседской квартиры, и она поспешно отвернулась.

Если день начался с сюрпризов, то есть все основания думать, что ими он и продолжится. Урок литературы подкинул Стасе новый повод для размышлений. Его поставили в расписание вместо географии. Что бы хоть как-то занять время, доставшееся от арестованной Алисы Сергеевны, Глиста решила проверить память своих учеников.

— Открываем учебники и читаем поэму «Школьник» Николая Некрасова, — Глиста привычным жестом поправила стильные очки в квадратной оправе, почему-то навевавшие Стасе мысли о гестапо — У вас 10 минут. Потом я проверю, сколько четверостиший каждый из вас успел запомнить. Тот, кто перескажет больше остальных — получит пятерку. Время пошло.

Стася никогда не отличалась феноменальной памятью. Она сразу решила для себя, что не будет участвовать в соревновании, поэтому просто читала нравоучения мастера гражданской лирики, не пытаясь его запомнить.

Как только Глиста сообщила, что пора закрывать учебники, над классом взвился лес рук. Ребята спешили рассказать поэму, пока строчки не выветрились из памяти. Средний результат был — три четверостишья. После строчки «…издержал последний грош» большинство чтецов делало паузу, пытаясь вспомнить продолжение. Гарик же без труда дошел до места про щедрую купчиху, но на словах «Или, может, ты дворовый из отпущенных?.. Ну, что ж!..» споткнулся, и Глиста сочла его выступление оконченным. Тане Ковалевой, что так отчаянно трусила во время Милкиного рассказа про малагасийский сапфир, удалось добраться до конца пятого четверостишья. Эта девочка училась лучше всех в классе. Каждая четверть в ее дневнике неизменно заканчивались шеренгой пятерок. Дойдя до строки «Не робей, не пропадешь!», Таня окинула гордым взглядом одноклассников, и опустилась на свое место уверенная, что обещанная пятерка может достаться только ей. Желающих посоревноваться с отличницей не было.

Понимая, что звонок прозвенит еще не скоро, Глиста тоскливо обвела взглядом класс.

— Романова! — наконец, выбрала она фамилию из списка, — Рассказывай!

Стася встала и начала. Она была уверенна, что ее результат окажется более чем средний, но вот в памяти без труда всплыла первое, второе, третье четверостишье. Затем — четвертое, пятое, шестое… Класс затих, слушая голос новенькой, которая все говорила и говорила, говорила и говорила, пока поэма не кончилась. Прочитав пару раз, Стася запомнила все произведение Некрасова! Целиком! И рассказала его без единой запинки! Девочка стояла, глядя на онемевшую Глисту, и пыталась услышать привычный шепот в голове. Но его не было, только едва различимый ритм тамтамов где-то на грани ощущений напоминал девочке, что все удивительные изменения, происходившие с ней последнее время, имеют одну природу.

— Ты учила эту поэму раньше? — Глиста нервно прокашлялась.

— Нет.

— Не думаю, что это правда. — Голос учительницы русского языка и литературы обрел привычный металлический оттенок. — Садись, Романова.

От этих слов в глазах у Стаси потемнела, грудь сдавило негодованием. Очень тихо, но так, что весь класс замер от ее слов, она произнесла:

— Я… никогда… не вру! Это третье правило.

— Какое еще правило? — поморщилась Глиста.

— Мое правило. Я никогда никому не вру. Я не читала этого стихотворения раньше.

Глиста помолчала, брезгливо разглядывая нахалку, посмевшую с ней спорить. А Стася в этот момент пыталась задержать дыхание, чтобы не чувствовать зловония, которым пахло раздражение учительницы русского языка и литературы. Как, наверное, тяжело работать в детском доме и так сильно ненавидеть детей! На мгновение Стася почувствовала жалость к этой сухонькой женщине. Но только на мгновение. Потому что в следующий момент ее тонкие губы искорежила ядовитая улыбка.

— Говоришь, не читала раньше? Ну-ну, проверим, — учительница порылась в своей сумочке и извлекла потрепанный томик, на котором едва угадывались слова «Сборник стихов поэтов серебряного века», — Вот это. — Она положила перед Стасей книгу и ткнула костлявым пальцем в стихотворение Валерия Брюсова «Терцины к спискам книг».

Стася начала читать его про себя. По классу ходили волны шепота, напоминавшие девочке морской прибой в Геленжике, где она прошлым летом целый месяц отдыхала с бабушкой. Стоп! Не отвлекаться! О море и бабушке будем думать потом. Стася усердно читала стихотворение, пытаясь вникнуть в смысл поэтических образов. На строчках: «…Еще мне нужны кости и суставы, Я жажду книг, чтоб сделать груду слов.…» у нее возникло серьезное сомнение в реальности не то что запомнить, но хотя бы понять о чем речь, однако едва она успела дойти до конца, Глиста выхватила книгу.

— Все, Романова! Давай, продемонстрируй нам свои способности! Если ты не сможешь повторить подвиг, я поставлю тебе «два» за вранье…

— Но, я же…

— Никаких «но»! — отрезала Глиста, — Захотелось блеснуть своей памятью, так блещи!

У Стаси едва слезы на глаза от обиды не навернулись. Особенно, когда она услышала мерзкое хихиканье Вилки и Дашки. Девочка поняла, что даже не может вспомнить первой строчки. Она, молча, стояла, глядя, как Глиста пытается скрыть торжествующую ухмылку.

— Ну? — одна бровь учительницы саркастически взметнулась вверх.

Стася глубоко вздохнула, закрыла глаза, зрительно представила страницу, на которой начиналось стихотворение, и…

— И вас я помню, перечни и списки,