Женщина, которая легла в постель на год - Сью Таунсенд

– Какое сегодня число?

Пациентка на мгновение задумалась и признала, что понятия не имеет.

– А какой месяц?

– Еще сентябрь... или уже октябрь?

– Сейчас третья неделя октября, – уведомила медсестра и спросила, известно ли Еве, кто нынче премьер-министр.

Та снова заколебалась:

– Кэмерон?.. Или Кэмерон и Клегг?

– Значит, вы не уверены, кто премьер-министр Великобритании?

– Пусть будет Кэмерон, – решила Ева.

– Вы дважды сомневались в правильности своего ответа, миссис Бобер. Вы вообще в курсе текущих событий?

Ева поведала сестре Спирс, что раньше живо интересовалась политикой и часто смотрела парламентский канал после обеда, во время глажки. Ее порядком бесило, когда равнодушные неголосующие безапелляционно утверждали, что все политики «рвутся во власть ради собственной выгоды». Она мысленно читала циникам лекции о демократическом процессе, делая упор на долгой и трагической истории борьбы за всеобщее избирательное право и ошибочно утверждая, что ради права голоса погибла скаковая лошадь[13].

Но после иракской кампании Ева сама стала громогласно осуждать политическую элиту. Поносные слова, которыми она крыла власти, не поддавались исчислению. Политики в ее устах стали «лживыми, жуликоватыми, подстрекающими к войне ублюдками».

– Миссис Бобер, боюсь, я одна из презираемых вами неголосующих, – призналась Джанет. – А теперь позвольте взять у вас анализ крови для доктора Проказзо.

Она затянула жгут вокруг предплечья Евы и сняла колпачок с большого шприца. Ева покосилась на иглу. В последний раз иглу такого размера она видела в документальном фильме о бегемотах в Ботсване, причем животному перед уколом делали местную анестезию.

– Будет самую чуточку больно, – кровожадно пропела сестра Спирс, и тут завибрировал мобильник на поясе ее форменного халата. Увидев на дисплее номер мистера Келли, она разгневалась. Все еще наполняя шприц кровью пациентки, второй рукой она поставила телефон на громкую связь.

Первое, что услышала Ева, – вопль, словно мужчину на другом конце линии жгли заживо.

Потом раздался женский крик:

– Спирс? Если вы не вернетесь через пять минут с морфием и не облегчите папины муки, я положу ему на лицо подушку и задушу его, чтоб больше не страдал!

Сестра Спирс спокойно ответила:

– Я ввела вашему отцу положенную в его возрасте и состоянии здоровья дозу трамадола. Передозировка опиатов приведет к чрезмерному угнетению нервной системы, коме и смерти.

– Именно этого мы и хотим! – заорала женщина. – Пусть он перестанет мучиться! Пусть он лучше умрет!

– Это будет отцеубийством, и вы сядете в тюрьму. У меня здесь рядом свидетель.

Джанет посмотрела на Еву, ожидая ее кивка.

Ева наклонилась к телефону и крикнула:

– Вызовите скорую! Пусть вашего отца заберут в интенсивную терапию. Там врачи облегчат его боль и потом спросят сестру Спирс, почему она оставила пациента в таком состоянии.

Вопли миссис Келли в телефонной трубке стали невыносимы. Сердце Евы колотилось как барабан.

Сестра Спирс вонзила иглу глубже и выдернула ее, одновременно сбрасывая звонок.

Ева вскрикнула от боли.

– Да вы натуральная садистка! Почему бы просто не дать пациенту то, что ему необходимо?

– Вините Гарольда Шипмана, – бросила сестра Спирс. – Этот участковый врач убил морфием больше двух сотен пациентов. Нам, добросовестным профессионалам, теперь нужно быть осторожными.

– Это невыносимо, – ахнула Ева.

– Мне платят, чтобы я это терпела, – посуровела сестра Спирс.

Глава 19

В следующие дни Александр частенько заходил к Еве. В перерывах между другими заказами он вынес из комнаты радио, телевизор, прикроватные тумбочки, телефон, картины с морскими пейзажами, модель Солнечной системы с отсутствующим Юпитером и, наконец, книжный шкаф «Билли», который Ева когда-то купила в «Икее».

Дома у Александра стоял точно такой же шкаф, хотя книги были совершенно другие.

Книги Александра представляли собой увесистые тома безупречной сохранности, размером с небольшие чайные подносы. Их тематикой были искусство, архитектура, дизайн и фотография. Вместе фолианты весили так много, что книжный шкаф пришлось прикрутить к стене длинными шурупами. А библиотека Евы состояла в основном из классики художественной литературы Англии, Ирландии, Америки, России и Франции. Здесь теснились и потрепанные томики в мягких обложках, и первые издания в серии «Фолио». «Госпожа Бовари» Гюстава Флобера присоседилась к «Тому Джонсу» Генри Филдинга, а апдайковский «Кролик вернулся» расположился рядом с «Идиотом» Федора Достоевского. Бедная простушка «Джейн Эйр» затесалась между диккенсовским «Дэвидом Копперфильдом» и «Счастливчиком Джимом» Кингсли Эмиса. «Маленький принц» стоял плечом к плечу с «Дочерью священника» Джорджа Оруэлла.

– Многие из этих томиков я храню еще с подросткового возраста, – объяснила Ева. – Большинство книг в обложке купила на Лестерском рынке.

– Так вы их, конечно же, сохраните? – спросил Александр.

– Нет.

– Вы не можете так просто их отдать.

– А вы согласны забрать их к себе? – спросила Ева, говоря о книгах, будто о сиротах, ищущих дом.

– Я бы с радостью взял их, но второй книжный шкаф мне не по зубам. Я живу в наперстке, – пожаловался Александр. – Но Брайан и дети… Неужели они не захотят сохранить вашу библиотеку?

– Нет, они приверженцы чисел и не доверяют словам. Так вы возьмете книги к себе?

– Да, хорошо.

– И вы мне без обмана пообещаете их прочесть? Книгам нужно, чтобы их читали. Страницы необходимо иногда переворачивать.

– Боже, да вы же влюблены в эти книги. Так зачем с ними расставаться?

– С тех пор, как я научилась читать, книги были для меня обезболивающим. Я не помню роды, зато помню роман, который тогда читала.

– И что же это за роман?

– «Море, море» Айрис Мердок. Я была на седьмом небе, когда взяла на руки близнецов, но – вы, наверно, сочтете это ужасным – спустя примерно двадцать минут захотела вернуться к чтению.

Они посмеялись над этой осечкой материнского инстинкта.

Ева спросила Александра, не отвезет ли он книжный шкаф Брианне в Лидс. Она перебрала украшения и отложила все ценные вещи – кольцо с бриллиантом, подаренное ей Брайаном на десятую годовщину брака, несколько золотых цепочек семьсот пятидесятой пробы, три серебряных браслета тонкой работы, жемчужное ожерелье с Майорки и платиновые серьги в форме вееров со свисающими ониксовыми капельками, которые купила себе сама. Потом Ева нацарапала записку на листке, вырванном из блокнота Александра.

«Моя дорогая девочка,

Как видишь, я посылаю тебе фамильные драгоценности. Мне они больше ни к чему. Все золото – семьсот пятидесятой пробы, а металл, похожий на серебро, – платина. Возможно, эти вещицы не в твоем вкусе, но я прошу тебя их сохранить. Знаю, ты поклялась никогда не выходить замуж и не рожать детей, но, возможно, ты все же передумаешь. Однажды у тебя может родиться дочь, которой понравится носить какие-то из этих украшений. Скажи Брайану-младшему, что я отправлю ему кое-что столь же ценное. Буду рада получить от тебя весточку.

С любовью, мама.

P.S. Весь жемчуг – настоящий, а бриллианты огранены в Антверпене (они чистейшей воды, без примесей). Поэтому, прошу тебя, как бы мало у тебя ни было денег, не поддавайся искушению продать или заложить эти украшения, не спросив меня об их истинной ценности.

P.P.S. Советую тебе положить драгоценности в банковскую ячейку. Прилагаю чек на расходы по ее аренде». 

У Евы по-прежнему оставалось много всякого барахла. Под кроватью пылились четыре ящика, в которых лежали:

– сумочка от Шанель с золотой ручкой;

– бинокль;

– трое часов;

– золоченая пудреница;

– три вечерних сумочки;

– серебряный портсигар;

– зажигалка «Данхилл»;

– кусок гипса с отпечатками ладоней и ступней близнецов;

– секундомер;

– сертификат о том, что Ева прослушала продвинутый курс первой помощи;

– теннисная ракетка;

– пять факелов;

– маленький, но тяжелый бюстик Ленина;

– пепельница из Блэкпула (вместе с башенкой);

– стопка валентинок от Брайана.

На одной из них было написано:

«Я буду любить тебя до конца света,

Брайан.

P.S. Конец света наступит примерно через пять миллиардов лет (когда Солнце в конце главной последовательности превратится в красного гиганта)».

Там же хранились:

– швейцарский армейский нож с сорока семью всякими инструментами (использовался только пинцет);

– шелковый шарф «Эрме» с белой лошадью на синем фоне;