Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отцы политэкономии А. Смит и Д. Рикардо говорили именно о «расе рабочих», а премьер-министр Англии Дизраэли говорил о «расе богатых» и «расе бедных». Первая функция рынка заключалась в том, чтобы через зарплату регулировать численность этой расы. Все формулировки теории рынка были предельно жестокими: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это могла принять лишь культура с подспудной верой в то, что «раса рабочих» – отверженные. Классовый конфликт изначально возник как расовый[12].
Чтобы возникло общество, надо было полностью уничтожить, растереть в прах общину с ее чувством братства и дружбы. Читались проповеди, разоблачающие дружбу как чувство иррациональное. Макс Вебер, показывая, как из всего этого вырос «дух капитализма», приводит массу примеров, каждый из которых поражает глубиной перестройки, обрушившейся на Европу.
Первая функция рынка заключалась в том, чтобы через зарплату регулировать численность расы бедных. Для легитимации такого отношения философы искали обоснование социальному неравенству, поскольку либерализм установил, что индивидуальное равенство дается неотчуждаемым правом частной собственности на тело человека. Так возник социал-дарвинизм – учение, переносящее принцип борьбы за существование из животного мира в общество людей. Это придает неравенству видимость «естественного» закона. О политэкономии конкретно Англии говорили: «социал-дарвинизм возник раньше дарвинизма».
Отношение между капиталистом и пролетарием вначале было частным случаем межэтнических отношений – отношений между колонизатором и колонизуемым. Историки указывают на важный факт: в первой трети XIX века характер деградации английских трудящихся, особенно в малых городах, был совершенно аналогичен тому, что претерпели африканские племена в ходе колонизации: пьянство и проституция, расточительство, потеря самоуважения и способности к предвидению (даже в покупках), апатия. Выдающийся негритянский социолог из США Ч. Томпсон, изучавший связь между расовыми и социальными отношениями, писал, что в Англии, где промышленная революция протекала быстрее, чем в остальной Европе, перестройка экономики породила социальный хаос. Драконовскую эксплуатацию детей оправдывали абсолютно теми же аргументами, которыми позже оправдывали обращение с рабами-африканцами.
Основные представления о человеческом обществе, которые раньше всего вырабатывались на материале Англии, были проникнуты социал-дарвинизмом. Таковой была идеология, а политэкономия поддерживала идеологию как наука.
В результате таких отношений к рабочим и согнанным с земли крестьянам в раннем капитализме происходила этнизация социальных групп – и сверху, и снизу. Историк, исследователь трудов М. Вебера А. Кустарев пишет: «Беднота способна быть этнически партикулярной, и так бывает на самом деле очень часто. Менее очевидно, но более интересно то, что длительное совместное проживание в условиях бедности порождает тенденцию к самоидентификации, весьма близкой к этнической (вспомним еще раз замечание Вебера об относительности различий между социальной и этнической общностью). Изоляция вследствие бедности – один из механизмов зарождения партикулярности, которая в любой момент может быть объявлена этнической» [48].
Дезинтеграция больших этносов традиционных обществ на этнические группы, формально одного народа, – важное состояние обществ в процессе модернизации. Этнизация социальных групп в условиях острых противоречий ведет к социальному расизму. Он – важная часть мировоззрения и потому неминуемо влияет и на характер человеческих отношений и внутри самого этноса. Например, социальный расизм, который выражался в отношении к бедным, а затем к пролетариям («расе рабочих»), прямо вытекал из расизма этнического.
Социальным расизмом были проникнуты и основополагающие труды либерализма. Маркс приводит рассуждение Адама Смита: «Умственные способности и развитие большой части людей необходимо складываются в соответствии с их обычными занятиями. Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций… не имеет случая и необходимости изощрять свои умственные способности или упражнять свою сообразительность… становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо… Его ловкость и умение в его специальной профессии представляются, таким образом, приобретенными за счет его умственных, социальных и военных качеств. Но в каждом развитом цивилизованном обществе в такое именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся бедняки, т. е. основная масса народа» [24, с. 374–375].
От себя Маркс отмечает в «Капитале»: «Интеллектуальное одичание, искусственно вызываемое превращением незрелых людей в простые машины для производства прибавочной стоимости и совершенно отличное от того природного невежества, при котором ум остается нетронутым без ущерба для самой его способности к развитию» [24, с. 411].
Такое представление о трудящихся в течение целого исторического периода было частью национального мировоззрения англичан. Оно не соответствовало реальности, а было продуктом идеологии и политэкономии. Даже напротив, по наблюдениям видного антрополога Боаса, привилегированные слои населения (элита) чаще всего являлись силой, враждебной общественному прогрессу, ибо руководствовались групповыми, классовыми интересами. Напротив, непривилегированная масса трудящихся более открыта для общественных идеалов. Поэтому, писал он, когда речь идет о делах общегражданских, следует больше прислушиваться к голосу народных масс, чем к мнению «интеллектуалов» (см. [49]).
Сам А. Смит писал об отношениях между продавцом и покупателем товара или услуги: «Не на благосклонность мясника, булочника или земледельца рассчитываем мы, желая получить обед, а на их собственную заинтересованность: мы апеллируем не к их любви к ближнему, а к их эгоизму, говорим не о наших потребностях, а всегда лишь об их выгоде» [39, с. 28].
Сравнивая традиционные общества с «современным» (т. е. буржуазным) обществом, Вебер считал фундаментальным сдвиг к индивидуализму. Он писал: «Эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдаем по сей день в “национальном характере” и в институтах народов с пуританским прошлым, столь отличных от того совершенно иного видения мира и человека, которое было характерным для эпохи Просвещения.
Примером может служить хотя бы поразительно часто повторяющееся, прежде всего в английской пуританской литературе, предостережение не полагаться ни на помощь людей, ни на их дружбу. Даже кроткий Бакстер призывает к глубокому недоверию по отношению к самому близкому другу, а Бейли прямо советует никому не доверять и никому не сообщать ничего компрометирующего о себе: доверять следует одному Богу…
Все чисто эмоциональные, то есть не обусловленные рационально, личные отношения между людьми очень легко вызывают в протестантской, как и в любой аскетической, этике подозрение в том, что они относятся к сфере обожествления рукотворного. Поскольку речь идет о дружбе, об этом (помимо вышесказанного) достаточно ясно свидетельствует, например, следующее предостережение: “Это акт иррациональный, ибо разумному существу не следует любить кого-либо сильнее, чем это допускает разум. Это чувство часто настолько переполняет сердца людей, что мешает им любить Бога” (Baxter. Christian directory, IV,
