В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Ты что, щенок, шутить думаешь со мной. Я и пальнуть могу. Хочешь красным сообщить о нас?

— И повернуться нельзя, что ли? Никуда я не убегу, — Абдулатип с ненавистью смотрел на мюрида. Он потрогал свою звезду, которую носил на внутренней стороне гимнастерки. Там Гусейн и не догадался ее искать. Но что же делать, как сообщить Нурулле о грозящей опасности. Ему необходимо быстрее бежать в крепость к Атаеву, иначе мюриды отрежут ему руки. Тогда бы и Атаеву он передал, что в аул прибыло много–много мюридов.

Ярко горели на небе звезды. Им не было дела до того, что готовится на земле. Слышно было, как храпит Пса. Может, не почувствует, если развязать веревку? Абдулатип приподнялся, но тут же услышал сонный голос мюрида:

— Куда? Ложись.

— По нужде мне…

— По нужде… не обязательно во двор выходить… И с веранды можно.

Заснул Абдулатип под утро и сразу же оказался на поле сражения.

Вот он, согнувшись, пробирается вдоль речки к крепости. Одной рукой придерживает папаху, а другой штаны. Они без ремня, падают, мешают идти. Ему хочется побежать быстрей, ноги словно прирастают к земле. А спешить надо. Атаеву необходимо поскорей сообщить о мюридах. Вот они, выставив винтовки, движутся по зеленой равнине к крепости. Впереди них на белом коне — Гусейн. Вдруг он заметил Абдулатипа. «Эй, Иса, смотри, этот парень направляется в крепость сообщить о нас, скорей поймай его», — кричит он. Иса бежит за ним, направляет на него винтовку. Из‑под лохматой папахи по темным щекам струится пот. «Стой, щенок, — ясно слышит Абдулатип, — стой, убью!» — Он направляет на него винтовку, вот–вот раздастся выстрел. Но тут вдруг, откуда ни возьмись, появляется Хабиб, в руках у него большая палка, вот он подкрадывается к Исе, поднимает палку. И в это самое мгновение Абдулатип слышит выстрел.

— Ой! — вскрикнул, просыпаясь, Абдулатип.

— Кого убили? — Иса тоже вскочил. — Это ты, щенок, крик поднял, поспать не дал.

«Значит, он тоже спал, — с тоской думал Абдулатип. — Как же я мог уснуть. Упустил время. Теперь не предупредить дядю Нуруллу. Вот и рассветает уже».

Иса, ворча что‑то себе под нос, стал совершать намаз. Склонил голову к земле. А уж если мусульманин молится, то тут хоть стреляй в него, он не встанет, не нарушит молитву. Абдулатипу только и нужно это было. Незамеченный, он шмыгнул к двери и в два прыжка оказался на улице. Со всех ног бросился к дому лудильщика.

Открыв ворота в дом Нуруллы, он чуть не вскрикнул от неожиданности. Что тут творилось… По двору разбросаны инструменты: вот молоток, которым он всегда работал, вот разрезанные шашкой кузнечные мехи. В грязи блестят куски олова. Значит, успели мюриды уже побывать здесь. Абдулатип вбежал в комнату. В углу сидел^ заплаканный Шамсулвара.

— Не плачь, — тряс его за плечо Абдулатип, — расскажи лучше, что было.

— Мы спали ночью, а тут вдруг они ворвались и стали все шашками рубить. А отца связали и повели, — плача, рассказывал Шамсулвара. — Все кричали: «Большевистская сволочь». Отец просил хотя бы инструменты не трогать, а один из них сказал: эти инструменты хуже всякого оружия. И меня ударил сапогом, вот. — Только сейчас Абдулатип заметил, что левый глаз у друга совсем затек. В полутьме он не сразу разглядел его лицо.

— Кто это тебя?

— Этот, как его… Гусейн, брат твоей мачехи, твой дядька. Он и мехи сорвал, и шашкой их разрубил.

— Гусейн? — удивился Абдулатип, «Я‑то думал, он спит», — думал мальчик про себя. Теперь ему казалось, что и он виноват в том, что произошло. Проспал. Еще вчера надо было вырваться из дома, а не сидеть за столом. И отец тоже знал, что грозит дяде Нурулле, и тоже его не предупредил; у мальчика поднялась обида на отца. — Никакой он не дядька мне. Он враг. И мы его убьем.

— Убьем? — Шамсулвара с удивлением уставился на друга. — Как это? У нас даже и винтовки нет… Они убьют моего отца, — Шамсулвара опять заплакал, толстые плечи вздрагивали.

— Хватит тебе… Не девчонка. Мужчины не плачут даже перед смертью. Мне это еще бабушка говорила. Даже в аду, говорила, мужчины не плачут.

— Да… хорошо тебе говорить. У тебя отец дома. А мне что делать, если его убьют. Знаешь, как они его били, говорили, что живым не выпустят. Я бросился к отцу, когда его уводили, а этот Гусейн меня ногой толкнул и сказал: из волчат волки вырастают. Чуть не убил.

— Сам он волк, — с ненавистью сказал Абдулатип.

— Этот Гусейн хотел заставить отца коня ему подковать, а отец не стал. Тогда Гусейн закричал: «Сапоги будешь мне целовать, сволочь…» — Может, твой отец поможет нам? — всхлипнув, поднял голову Шамсулвара. — Пошли к нему. Пусть попросит Гусейна отца отпустить. А коня мы ему все вместе подкуем.

— Пошли, — поднялся Абдулатип. — И не реви. Отец терпеть не может, когда мужчины плачут. Будем Издаг тоже просить. Пусть только попробует не помочь нам. Я ей тогда…

Абдулатип с трудом отыскал среди разбросанных вещей папаху Шамсулвары, надел на голову все еще плачущему другу.

— Пошли.

— Куда?

— Как — куда? Ко мне. Будем просить Гусейна, чтобы он освободил твоего отца.

— Освободит он… Как же.

— А я говорю — освободит. Его мой отец попросит.

Лучи солнца играли на вершине Акаро. Свежий утренний ветерок играл в ветвях распускавшихся деревьев. Вот и Хабиб, встав засветло, уже гонит стадо на пастбище, как обычно напевая что‑то на своем языке.

И хоть утро было светлое, радостное, на душе у Абдулатипа и Шамсулвары было сумрачно. С узкой улочки они вышли на широкую главную, по которой обычно гонят коров на пастбище. Тут вдруг стук копыт заставил их вздрогнуть, ребята прижались к стенке. Мимо них пронесся вооруженный всадник. За ним второй. И вдруг с боковой улочки вылетел целый отряд мюридов.

— Куда это они? — испуганно спросил Шамсулвара.

— Наверно, в крепость. Давай сначала домой, — он схватил друга за руку. Во дворе стоял только Тулпар, коней Гусейна и Исы не было. Держа в руках метлу, посреди двора стояла гордая, по–праздничному одетая Издаг, «За брата радуется», — подумал Абдулатип. Заметив ребят, она вдруг сразу помрачнела.

— Только этого мне недоставало! — закричала она. — Смотри‑ка, Чарахма, кого ведет в дом твой сын. Щенка этого проклятого партизана.

На ее крик вышел из дома Чарахма. Держа в руках шило и иголку, он с удивлением посмотрел на заплаканного Шамсулвару.

— Что случилось? — спросил он.

— Моего отца ночью мюриды увели, — всхлипывая, ответил Шамсулвара.

— Они хотят его убить, — добавил Абдулатип.

— Зачем ты привел сына Нуруллы ко мне в дом? Беду хочешь накликать на нас! — не унималась Издаг.

— Не кричи, Издаг. Тут что‑то не так. Я знаю Нуруллу, он хороший человек.

— Знаю, какой он хороший… Проклятый партизан.

— Не твое это дело, Издаг. Подметай двор, твой братец оставил тут порядочную грязь. — Абдулатип первый раз слышал, что отец так сурово говорил с Издаг. Та, недовольно проворчав что‑то, но, очевидно, испугавшись гнева мужа, стала подметать двор, лишь тонкие губы ее шевелились, словно шептали проклятья.

Чарахма чинил порванное седло. «Вах! — тихо говорил он, будто сам с собой. — Что же это делается. Честного спокойного Нуруллу арестовали. А мне‑то, дураку, и в голову не пришло вчера, куда отправляется братец Издаг. «Пойду, — говорит, — проветрюсь». Я и поверил. Мне бы Нуруллу предупредить, а я спать пошел. Ну и Гусейн. Нет, никому нельзя сейчас верить, все потеряли честь и совесть». — Он взял седло, пошел седлать Тулпара.

— Куда это ты? — забеспокоилась Издаг.

— Когда человек собирается в дорогу, не спрашивают, куда он идет, а желают счастливого пути, — ответил Чарахма.

— Мало мне беспокоиться за брата, так и ты отправляешься невесть куда, в такую‑то пору, — жаловалась Издаг.

— Не на войну еду. Твой братец арестовал невинного человека, надо вызволять друга из беды.

— Никак хочешь его освободить? — заволновалась не на шутку Издаг.

— Постараюсь, во всяком случае.

— Смотри, сам в беду не попади.

— Попридержи язык, Издаг. Не женское это дело вмешиваться.

— Муж ты мне или нет? Вдовой хочешь меня сделать, — почти плакала Издаг.

— Лучше быть вдовой мужчины, чем женой труса, — так, кажется, говорят. Подметай‑ка двор, терпеть не могу грязь, а твой брат, как я вижу, аккуратностью не отличается, — и Чарахма стал выводить Тулпара.

— Ишь он — грязь увидел, — ворчала она себе под нос. — Завидует Гусейну, вот и все. Офицером‑то не все могут стать. — Она повернулась к Абдулатипу: — Не зря говорят: из‑за плохого человека и рыба на море может страдать. А нам — терпи неприятности из‑за этого лудильщика, — Издаг злобно посмотрела на притихшего Шамсулвару. Но, вспомнив, что Чарахма велел накормить ребят, нехотя пошла на кухню и вынесла остатки хинкала и чурек.