Шоковая терапия - Ирина Градова

Леонид ненадолго задумался. Разумно ли посвящать Ларису в детали расследования? С другой стороны, она ведь ему помогает, по мере сил…

– Я думаю, – медленно произнес он, – что смерть Рубина может быть связана с вчерашним происшествием.

– Как это?

– Судя по всему, у Татьяны Донской случилась неконтролируемая вспышка ярости. Я говорил с персоналом – она была не из тех, кто без причины устраивает истерики. Более того, с ее телосложением она вряд ли была бы способна нанести Рубину столь серьезные увечья, приведшие к его гибели. Артур Степанов также слывет человеком, не склонным к насилию, однако наркотики могли бы все объяснить.

– Думаешь, и он, и Татьяна… были наркоманами?

– Нужно провести анализ.

– А если ты что-то обнаружишь?

– Даже не знаю. Поживем – увидим… А что ты там говорила про корову и язык? – внезапно сменил он тему, приподнимаясь на локте и вдавливая тренершу в матрас.

– Значит, все же это квартирная афера?

Лицкявичус стоял у большого окна в гостиной своего дома, сцепив руки за спиной. На улице шел дождь, в комнате горели бра по обе стороны от дивана, на котором сидела я, и его профиль четко вырисовывался на темном фоне. В прошлый раз голову бывшего главы ОМР покрывала черная вязаная шапочка. Я думала, это из-за того, что во время операции волосы ему пришлось сбрить. Теперь шапочки не было, и я поняла, что ошибалась: его седая, слегка вьющаяся шевелюра осталась нетронутой. Только резко выделявшийся шрам за правым ухом говорил о перенесенной им хирургии: Шилов-старший, несомненно, просто гений! Несмотря на то, что Лицкявичус, должно быть, потерял после операции пять-шесть кило, его тело оставалось все таким же крепким и гибким, как и до нее. Надо признать, он быстро возвращался в форму, и это наблюдение принесло мне изрядное облегчение.

Вопросительный взгляд его прозрачно-голубых глаз заставил меня вернуться к действительности.

– Афера – это единственное, что приходит мне в голову, – ответила я, сообразив, что молчание слишком затянулось.

– Это плохо, – вздохнул он. – Хотя, наверное, глупо было бы надеяться на легкое решение проблемы!

– Простите, что зря потратила ваши деньги, – виновато сказала я. – Правда, вам не стоило покупать для меня такие дорогие билеты…

– Да бросьте, Агния, о чем вы говорите! Я ведь оторвал вас от семейных дел, лишил возможности отдохнуть в выходные, так должен же был хоть как-то компенсировать вам эти неудобства? Кстати, вам понравилось путешествие?

– О, да, оно было очень… познавательным.

– Рад за вас.

По его тону, как обычно, невозможно было понять, говорит ли он серьезно или с сарказмом. Но к манерам Лицкявичуса я уже настолько привыкла, что научилась не обращать на это внимания.

– А как там Леонид? – поинтересовалась я. – Узнал что-нибудь?

– И да, и нет. У него появились подозрения насчет того, почему Татьяна Донская могла напасть на Геннадия Рубина.

– Серьезно? Что за подозрения?

– Наркотики.

– Наркотики? В такой крутой клинике?!

– Тем не менее он оказался прав: в крови и моче одного из пациентов «Соснового рая» действительно обнаружены следы кокаина. Он взял пробы после того, как парень устроил дебош и покалечил несколько человек.

– Надеюсь, сам Леонид не пострадал?

– Не особенно.

– Считаете, Донская тоже находилась под кайфом, когда убила вашего друга?

– Если так, то вывод напрашивается сам собой: кто-то в «Сосновом раю» снабжает народ «дурью».

– Господи боже мой!

– Странно другое. Павел Кобзев разговаривал с ребятами из группы Татьяны, и никто из них не упомянул об этой ее «маленькой слабости».

– Ну, о подобных вещах вообще-то говорить вслух как-то не принято, – заметила я.

– Возможно, вы правы. В «Сосновом раю» она делала пластику и лечилась от депрессии. Депрессия – один из сопутствующих наркомании эффектов.

– Если в день гибели Рубина Донская находилась под действием наркотиков, она вполне могла вообразить себе невесть что и напасть на него просто так!

– Между прочим у Леонида возникла еще одна идея.

– Я слушаю.

– Он полагает, что, возможно, Геннадия убила вовсе не Татьяна.

– Кто же тогда?

– Если б знать! В клинике работают несколько подозрительных личностей – например, Денис Розбаш, тоже рефлексотерапевт, который спал и видел, как бы ему остаться единственным специалистом в «Сосновом раю».

– Конкурент Рубина?

– Именно. Или вот, скажем, Анфиса Караваева…

– Караваева? Это ведь она внесла залог за квартиру Ольги Малининой!

– Видите, сколько тут всяких странностей, Агния? Дело, похоже, гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд, а без использования возможностей ОМР трудно действовать так, как необходимо.

– А как именно необходимо? Что бы вы сделали, Андрей Эдуардович, если бы по-прежнему руководили Отделом?

– Во-первых, я бы добился разрешения на эксгумацию тела Татьяны Донской с целью установления наличия следов кокаина в ее крови и тканях.

– Разве в отчете патологоанатома этой информации нет? – удивилась я.

– Вскрытие не проводили.

– Как?!

– Агния, факт самоубийства установили сразу же, а в таких обстоятельствах проведение экспертизы не считается необходимым. Если бы, конечно, родственники настаивали, возможно, так и произошло бы, но это – не наш случай.

– Я так понимаю, к Толмачеву обращаться бессмысленно?

– Даже не напоминайте!

Лицо Лицкявичуса исказила гримаса брезгливости и отвращения.

– А как насчет Карпухина? – сказала я, подавшись вперед. – Может, он сумеет…

– Боюсь я его задействовать, – покачал головой бывший босс. – Он уже столько раз подставлялся из-за наших дел, а теперь ведь у него даже «прикрытия» в лице ОМР нет: чуть что, Толмачев скажет, что он ничего не знает и Карпухин действовал исключительно по собственной инициативе. Да и вам я тоже не хотел бы навредить: Кадреску ведь уволился, а вы…

– Не думайте об этом, Андрей Эдуардович! – перебила я. – Чем я занимаюсь в свое свободное время – мое личное дело.

– Боюсь, Толмачев так не считает.

Вошел Раби. При взгляде на нас он сокрушенно покачал головой.

– Лежать надо! – заявил он авторитетно, тыкая пальцем в Лицкявичуса. Тот недовольно поморщился и снова отвернулся к окну. – Если не лежать, – продолжал свою лекцию домоправитель, – совсем плохо будет, да?

Его странная манера – произносить это междометие в конце утвердительных предложений с вопросительной интонацией – всегда меня забавляла.

– Надоел он мне, – вздохнул Лицкявичус, – хуже горькой редьки!

Вид у него при этом был самый что ни на есть мученический. Я подумала, что, если бы не Раби, он вряд ли так быстро вновь оказался бы на ногах: домоправитель заботился о своем хозяине лучше, чем любая сиделка. Внезапно я поймала себя на странной мысли: жаль, что я не имела возможности сама ухаживать за Лицкявичусом, ведь, в конце концов, я медик, и у меня бы это всяко вышло лучше, чем у малообразованного Раби. Он, конечно, хороший человек и очень трепетно относится к моему бывшему начальнику, но, что ни говори, он – не специалист!

– Что он говорит, да? Надоел ему Раби, да?

Несмотря на плаксивый тон, которым были произнесены эти слова, лицо домоправителя отнюдь не выглядело обиженным.

– Чай будете? – спросил он, как ни в чем не бывало.

– Кофе будем, – буркнул Лицкявичус.

– Значит, чай! – усмехнулся Раби и быстро удалился.

– Ну, что ты будешь делать? – развел руками Лицкявичус.

Я рассмеялась. Он внимательно посмотрел на меня, и мне вдруг показалось, что сейчас я получу замечание, как первоклассница, которую угораздило сорвать урок. Почему под его взглядом я всегда испытываю неловкость? Не раз замечала, что в присутствии Лицкявичуса я веду себя как-то иначе, чем в обычной жизни, словно вынуждена следить за каждым своим словом или движением. Это тем более удивительно, что он никогда не вел себя авторитарно ни с одним из сотрудников Отдела: авторитет Лицкявичуса непререкаем, поэтому ему никому ничего не приходится доказывать. Так почему же я все время чувствую себя так, словно обязана что-то доказать ему?

Однако он ничего не сказал. Вернее, сказал, но совсем не то, чего я ожидала.

– А как у вас… вообще, Агния? В смысле, как дела… на работе, дома?

Видимо, вид у меня был настолько ошарашенный, что Лицкявичус тут же счел необходимым объяснить свой неожиданный интерес:

– Я загружаю вас работой, за которую вы не получите ни денег, ни благодарности от начальства, но мне немного стыдно, что я ни разу не спросил у вас об этом. Шилов не возражал против вашей поездки в Москву?

Он наступил на больную мозоль, и я закусила губу. Не скажу, чтобы Олег разозлился, но наши отношения стали довольно прохладными с тех пор, как я вернулась. Он ничего не говорил, а я не сочла нужным рассказывать о результатах своей поездки. В общем, мы оба старательно делали вид, что ничего не произошло.