Литературная Газета 6430 ( № 37 2013) - Литературка Литературная Газета

– И вскоре началась массовая эмиграция...

– Да, вот уже полвека я увлекаюсь культурой и особенно литературой «первой волны» русской эмиграции. Необходимо отметить, что стыковка между «волнами» русской эмиграции не состоялась. Попытки способствовать сближению и наложению этих волн закончились провалом. «Первая волна» была могучей, она просуществовала более пятидесяти лет, что уникально. Все эти писатели уехали из России не по шкурным соображениям!

Из «второй волны» эмиграции, состоящей в основном из перемещённых лиц во время и после Второй мировой войны, в Европе почти никто не остался. Особенно во Франции. Представители этой «второй волны» считали, что лучшее, что может быть между ними и Советским Союзом, – это океан. Над ними дамокловым мечом висела возможность принудительной репатриации в СССР. В Европе остался один поэт – осколок Серебряного века – поэт Дмитрий Калиновский. Я имел честь его знать.

По поводу так называемой третьей волны – я имею в виду современную эмиграцию, которая началась для меня в 1973 году с появления первого номера журнала «Континент» Владимира Максимова – могу сказать следующее: я автор этого журнала. Увы, мои современники: Максимов, Синяв­ский, Некрасов умерли. Кублановский и Мамлеев вернулись в Россию. Сейчас во Франции от современной «третьей волны» почти никого не осталось. Что же касается русских писателей и поэтов в современной Франции, то, возможно, они и есть, но их имена мне неизвестны, хотя я профессионально занимаюсь русской литературой.

– Вы сейчас часто бываете в России. Когда для вас «упал железный занавес»?

– Это случилось тогда, когда старое поколение русских писателей-эмигрантов «вернулось» в Россию: их творения стали выходить на Родине миллионными тиражами. Для меня лично перестройка началась тогда, когда, наконец, в России были напечатаны «Окаянные дни» Ивана Бунина и «Солнце мёртвых» Ивана Шмелёва. Эти две книги для меня были ключевыми; они довольно жёсткие, можно даже сказать – жестокие. Но они актуальны до сих пор. Следует отметить, что книга Шмелёва была издана при активном вмешательстве великого немецкого писателя Томаса Манна, который лестно о ней отозвался.

И эта русская эмигрантская литература уже свершилась. Эти литература, живопись, графика – всё, что было сделано великими писателями, философами, поэтами и художниками, – стало доступно для любителей русского слова, для знатоков, для почитателей, для специалистов и учёных. Я лично этому очень рад. Об этом я говорил и на Лихачёвских чтениях, и на Урале. И уверяю вас, это вызывало значительный интерес у слушателей. Я не просто исследователь, я многих этих писателей знал лично, я – живой свидетель и, как это ни странно звучит – их современник. И я считал и считаю, что моя работа – это мой долг перед Россией, перед этими великими зна­ниями.

То, что они сделали, было почти невозможным в тех невыносимых психологических условиях. Простой пример: Георгий Иванов стал великим поэтом в конце жизни, после двадцати лет отрыва от родной языковой стихии. Я помню, как известный поэт Юрий Кублановский после шести лет жизни в Париже боялся потерять слух к русскому языку. Представьте: вокруг вас говорят на каком-то чужом языке… Правда, этот язык был не совсем чужим для Бунина и для Зайцева… Но они потеряли Родину, и, самое главное, – они потеряли своего русского читателя. В то время в России «писали в стол», а в эмиграции писали для будущего, виртуального читателя. Это очень трудно психологически. И они все надеялись, что «это безобразие» в России кончится и всё будет нормально. Они ведь все «жили на чемоданах». В отличие от «третьей эмиграции» никто из этих великих писателей не купил во Франции ни квартиру, ни дом. При этом никто из старшего поколения русских писателей-эмигрантов не бездельничал – все они жили литературным трудом. Они были изгоями, отщепенцами и врагами для своей страны, но они не были побеждены. Они так и не приняли Октябрьскую социалистическую революцию. Это был их выбор. И они этот трудный выбор сделали. Если бы они остались в Советской России, то вряд ли бы написали то, чем мы восторгаемся до сих пор. Они писали до конца. Вот вам образец служения! Любая эмиграция – трагедия. Но в нашем случае эта трагедия русских писателей стала в то же время и их величайшей удачей. Она стала величайшей удачей для русской культуры.

– Вы думаете, они сделали правильный выбор?

– Время показало, что они сделали правильный выбор. Это сейчас бесспорно. А все разговоры о том, что они утратили в эмиграции свой талант, – мерзость. То, что сделали писатели-эмигранты «первой волны» – это подвиг.

И вот ещё что любопытно: все эти великие писатели, да и не только они, в России были «западниками», а в эмиграции стали «славянофилами». Они выбрали свободу без Родины. Но это был высший цвет русской нации. И все они оставили честные воспоминания. И я перед ними преклоняюсь.

Были, конечно, и те, кто вернулся в Советскую Россию. Вернулся «красный граф» Алексей Толстой, вернулся Андрей Белый, вернулся Борис Пастернак, вернулся Максим Горький – и мы все знаем, чем они за это заплатили…

– Но ведь общеизвестно, что великие французские писатели Анри Барбюс и Ромен Роллан Октябрьскому перевороту сочувствовали.

– Да, они действительно попали под шарм советской идеологии. Они поверили или сделали вид, будто поверили в то, что в Советском Союзе строится светлое будущее…

Но могилы великих русских писателей, да и многих, многих русских людей разбросаны по всей Европе. И все они – и великие, и менее великие – остались русскими, они с достоинством продолжали быть русскими и гордились этим. И они покорили меня своим достоинством. Понимаете, когда ты никому не нужен, у тебя нет страны, нет Родины, трудно, архитрудно сохранить достоинство. Это – урок. Их пример, их заслуги – это на века, и это для сегодняшней России. У России есть великая культура, и ей есть чем гордиться. Я – француз. Но я горд тем что прикоснулся к великой русской литературе. А предметом моей особой гордости является тот факт, что за последние двадцать лет у меня в России вышло восемь книг. Это вызывает некоторую зависть у моих коллег-славистов, но это – факт. Для меня Серебряный век не закончился после Октябрьского переворота, он продолжался ещё несколько десятилетий, а может быть, продолжается ещё и поныне…

Беседу вёл   Владимир ШЕМШУЧЕНКО

Теги: Ренэ Герра

«Не лучший, а единственный!»1

Счастливый случай свёл меня в начале 2000-х годов во время моих парижских искусствоведческих разысканий с уникальным человеком - знатоком, собирателем и исследователем культуры русского зарубежья Ренэ Герра. Человеком, чья популярность у всех, кому небезразличны история и судьба нашего народа, такова, что его именуют не иначе как Ренэ Юлиановичем, на русский манер. Чему он, блестящий и тонкий знаток не только языка, но и свычаев-обычаев русских, нисколько не противится.

Бывая в гостях у Ренэ Юлиановича, принимая его у себя в Москве, я раз за разом всё больше убеждался, что и в России-то нелегко найти людей, так преданно и страстно любящих её духовную суть, как этот природный француз. И так совершенно знающих и понимающих русское культурное наследие, волею обстоятельств сложившееся после Октябрьской революции за рубежом. Собственно, равных ему просто нет по обе стороны наших границ. Как он сам о себе говорит, "не лучший, а единственный". Поскольку его не знающее аналогов собрание складывалось в течение сорока с лишним лет , и всё это время официальная наука как во Франции, так и в России отличалась показательным равнодушием к предмету его страсти. А теперь[?]

У Ренэ Герра, конечно же, не просто коллекция, не просто собрание, а настоящий музей русской эмиграции. Он строится именно по музейному принципу погони за максимальной полнотой подбора, раскрытия и показа темы. Трудно найти такой аспект жизни наших недобровольных изгнанников, который не имел бы своего отражения в архиве, библиотеке или собрании картин, рисунков, артефактов, созданном полувековым напряжённым трудом Ренэ Юлиановича. О чём бы или о ком бы ни заходил у нас разговор за годы знакомства – о Бунине, Ремизове, Цветаевой, о непростых отношениях эмигрантов между собой, с французскими властями, немцами-оккупантами, советской властью – рано или поздно следовала реплика: «Я вам потом покажу…» И эти слова не оставались пустыми: вскоре из архивных сундуков, с библиотечных полок, из хранилища полотен доставались неотразимые аргументы – подлинные, часто уникальные. Да что говорить! Не прошло и трёх месяцев, как мы с ним закончили разговор под диктофон о судьбе нашего несчастного народа, потерявшего в революцию свою голову (как метафизически, так и физически), – и вот в качестве иллюстраций ко всему сказанному мне было прислано в электронном виде свыше шестисот картинок!