Апокалипсис every day (СИ) - Оберон Ману

Фридрих подошёл к столу, и показал паспорт всем троим, предусмотрительно не выпуская его из рук. Потом вернул документ во внутренний карман.

— Итак, господа, вы меня обманули.

— Не обманули, а проявили тактическую хитрость, — проворчал центральный.

Фридрих усмехнулся.

— И что дальше? Ну, схитрили. Ну, увидели живого немца. И что теперь?

Сидевший в центре растерянно посмотрел на стены, потом по очереди взглянул на обоих соседей, потом снова на стены и потом уставился на немца, словно увидел его впервые.

— Не тот нынче немец пошёл, — сокрушённо заявил сидевший в середине и горестно покивал головой.

— Не, не тот, — поддакнули оба боковых, соглашаясь.

Фридрих откровенно расхохотался.

— Если это всё, то я назад иду, — и направился к выходу.

— Проводите, — поспешно крикнули сзади. — Предателю расы нечего делать среди истинных арийцев!

Когда впереди показалась машина, сопровождающий аккуратно взял Фридриха за локоть. Ингер полуобернулся.

— Передайте полковнику, что всё в порядке, как обычно, — сказал сопровождающий.

— Какому из полковников? — равнодушно спросил немец.

— Морозу, — немного растерянно сказал русский. — Или вы не из милиции?

— Я передам, — пообещал Фридрих, и покровительственно похлопал экстремиста по кожаному плечу.

— И в Москву отчёт, — в приступе внезапной фантазии продолжил он. — И на Запад отчёт. Хорошо работаете, продолжайте в том же духе!

Залез в кабину, махнул рукой и сказал по-русски, громко, для стоявшего на земле:

— Трогай!

— Штирлиц сел в такси и сказал шофёру «Трогай!». Шофёр потрогал — и припух, — негромко произнёс Виталий, когда машина отъехала.

— Штирлиц? — переспросил Фридрих. — Ах! Русское кино! Помню, помню.

В это время зазвонил сотовый.

— Городской отдел по перевозке трупов слушает.

В трубке раздался здоровый жизнерадостный смех.

— Ну, как вам наши фюреры, геноссе Ингер? — ласково спросила трубка.

— Майор Феликс! — изумился Фридрих.

— Он самый. Понравилась экскурсия? Мне только что доложили, что всё прошло нормально, вы в порядке, уже уехали.

— Так это была ваша затея?

— А как же! Ну, как ваши впечатления? От русских фашистов?

Фридрих попытался вспомнить подходящее русское слово.

— Это просто какой-то — срам, — с чувством сказал он в трубку.

Трубка снова ответила ему жизнерадостным смехом.

— А вы чего хотели? Там только наших агентов процентов восемь состава, да фээсбэшники, да всякие разные, — процентов сорок-шестьдесят наберётся.

— А зачем вам всё это надо? — изумлённо спросил Фридрих.

Из трубки послышался протяжный укоризненный вздох.

— Ну, подумайте сами, вы же взрослый человек.

Виталий, с интересом прислушивавшийся к громко пищавшей трубке, дождался окончания разговора и спросил:

— Так это он вам экскурсию к нашим декабристам устроил, что ли?

— Почему — декабристам? — не понял Фридрих.

— По-Ленински, однако. «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Соберутся кучкой в подвале и начинают гордиться чистотой рядов. Да водку жрать.

— Но если этих людей там мало, и среди них так много агентов правительства?..

— То почему так много разговора о русских фашистах? Элементарно, Ватсон! Как начнут наши законодатели бюджет урезать, начальство команду даёт, командиры подвальные декабристов своих строят, символику страшную надевают, — и по улице! А там уже заранее предупреждённые журналисты с видеокамерами наготове. Материал жареный, раздувают вовсю. Получается эксклюзив. Жареный эксклюзив быстренько переправляют на Запад. Тамошние журналисты, в целях повышения тиража или там смотрибельности канала, эту лабуду вовсю крутят. Западные правительства посылают запрос в Москву. Из Кремля требуют на ковёр силовые ведомства: ФСБ, ментов и прочих там. Что у вас творится? Те пожимают плечами и говорят: а что мы можем без денег? После чего появляются деньги. Что, в общем-то, и требовалось изначально.

Фридрих покрутил головой.

— А почему стражам закона сразу не дать столько денег, сколько им надо для работы?

Виталий изумлённо присвистнул.

— А украсть? Демократия — это диктатура денег. Поэтому все рвутся к деньгам. Ты что думаешь, наши парламентарии в парламент прут просто так? Не-ет… Во-первых, это неприкосновенность. Воруй — не хочу! Во-вторых, за принятие нужного закона по пятьдесят тысяч долларов народишко огребает, тоже не хрен собачий. Сейчас, правда, цен не знаю. А украсть-то хочется! Деньги-то нужны! Заводы-фабрики стоят, откуда украсть можно? Только из бюджета. Нефтедоллары. Вот и кроят, как могут. А если они по новому закону бюджет урезали, откуда деньги взять? Только перекраивать. А по какой причине? А вот по такой!

Фридрих сидел, разинув рот.

— Но как же ваш народ выбирает в парламент таких кандидатов?

— А на это выделяется часть украденного. Покупаются специалисты по общественному мнению, которые объясняют народу, что он сам во всём виноват, и надо выбрать того-то и того-то. Ты чего думаешь, они воруют в три глотки? На выборы припасают!

Фридрих попытался обдумать услышанное.

— Тратить на выборы, чтобы прийти во власть и украсть на следующие выборы? Но это же замкнутый круг.

— Конечно!

— Но если нет производства, то откуда берутся деньги в бюджет?

— А государственное имущество распродают. Сейчас вон уже до земли добрались.

— А когда продадут землю?

Виталий преувеличенно пожал плечами, не отрывая глаз от дороги.

— А что делают простые русские избиратели? Разве они не читают газет?

— Читают. Но газеты купил тот, у кого были деньги. А деньги были у тех, кто смог украсть. Вон, в начале перестройки, были у людей сбережения, раз — и нету никаких сбережений! Украли. На украденное купили газеты. После чего в газетах стали печатать только то, что не мешает воровать дальше и оправдывает украденное раньше. Маркс, он, конечно, сволочь, но в одном он гениально прав: если капиталу дать триста процентов прибыли, то он не остановится перед любым преступлением.

— Ты всё понимаешь. Почему ты работаешь на машине?

— Потому что в шестнадцатой главе евангелия от Луки сказано: «… ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде»… В роде — солгать, в роде — украсть…

Помолчали.

— А что я должен делать? Пить уксус, крокодилов есть, — как говаривал товарищ Гамлет, принц датский? По всей планете, а сейчас и в России, из ста человек девяносто девять хочет много денег, лучше сразу и любой ценой. Истинные сыны века сего. Остальные могут только попытаться выжить. Что я и делаю.

Фридрих подумал, ещё раз подумал и спросил. Тихо, как бы про себя:

— Значит, фашистами у вас называют тех дурачков из подвала?

Виталий хмыкнул, и дальше они ехали уже молча.

32

Мужики сидят под тентом,

Им под тентом — хорошо,

Выбирают импотенты

Между телом и душой!

Эту странную песню пел майор Феликс, старательно обрабатывая веником спину Фридриха Ингера. Дело происходило в русской бане. Точнее — в номерах. Ещё точнее — в парной комнате, на верхней полке, где самый жар. Ингер лежал на подстилке из старой армейской шинели, чтобы не обжигаться о раскалённое дерево полки, на голове его, в качестве предохранения от теплового удара, помещалась потерявшая всякую форму зимняя шапка-ушанка.

После того, как его побьют веником по всем у телу, надо выбраться из парной комнаты и прыгнуть в бассейн с холодной проточной водой. Русские утверждали, что это колоссальное удовольствие и очень полезно для здоровья. Возможно. Может быть, в сорокаградусные морозы это даже и приятно. Но не привычному к такому обращению немцу порой хотелось просто взвыть волком. Нет, он ходил в турецкие бани, он был в финской сауне. Но русская баня — это слишком сильное впечатление для цивилизованного человека.

Так. Кажется, пытка кончилась. Поддерживаемый под руку майором, Фридрих, оскальзываясь на подгибающихся ногах, добрёл до выхода, дошёл до края бассейна, заботливая рука сняла с его головы шапку, и герр Ингер камнем канул в воду.

В первые мгновения он даже не почувствовал разницы температур. Настолько хорошо, добросовестно и трудолюбиво распарил его тело Феликс. Но через какое-то, не определённое сознанием немца, время, тело его наконец-то поняло, куда оно угодило. После чего Ингер, словно влекомый неведомой силой, с воем оказался на бортике бассейна.

Оба милиционера, майор Феликс и неведомый молодой человек спортивного вида, которого велено было звать просто «лейтенант», стояли рядом, от души улыбаясь. Фридрих посмотрел на их лица и внезапно сказал:

— Такие же улыбки я видел в госпитале, у тех людей, которые учили меня русскому языку. Я уже понял, что для тех людей я был чем-то вроде большого попугая, которого они учат говорить по-человечески. Любопытно, кто я в ваших глазах?