Не будите спящего спинорога - Тим Дорси

Снова стало тихо. Распутин потрусил вверх по улице, стуча когтями по асфальту. Ночью улица Спинорога принадлежала Распутину, и пес обходил свою территорию.

Это кто? Белка? Распутин бросился вперед.

— Р-р-р! Р-р-р! Р-р-р! Р-р-р! Белка юркнула на дерево.

Распутин пошел дальше. Это кто? Кошка?

— Р-р-р! Р-р-р! Р-р-р! Р-р-р!

Кошка прыгнула на крышу автомобиля. Кто следующий? Опоссум?

— Р-р-р! Р-р-р! Р-р-р! Р-р-р!

Опоссум метнулся под веранду Дэйвенпортов. Наконец Распутин дождался дичи покрупнее. Ага!

За полночь Коулмэн сидел на передней веранде и украдкой курил косяк, зажав его специальными щипчиками, чтобы не пропало ни крошки драгоценного продукта. С тех пор, как началось «Позднее шоу» Леттермана, прошло четыре косяка — значит пора подкрепиться. Коулмэн держал на коленях блюдо с кукурузными чипсами и маленькими, на один укус, сосисками.

Затянувшись еще раз, Коулмэн почувствовал, что кто-то на него смотрит. Обернулся — никого. Глюки, наверное, — а травка-то класс!..

Раздалось низкое рычание. У ступеней стоял Распутин; с обнаженных клыков капала слюна. Пес ступил вперед и клацнул зубами.

— О, приветик! — сказал Коулмэн. — Пришел брат мой меньший!

Распутин опять клацнул зубами и залаял.

— Кушать хочешь, да?

Коулмэн бросил собаке сосиску. Распутин поймал ее на лету и проглотил.

— Ух! Да тебя совсем голодом заморили! — Он бросил новую сосиску, Распутин поймал и ее. Потом сел и завилял хвостом.

Поток сосисок не прекращался.

— Кажись, сегодня у тебя день рождения!.. Это надо отметить! Стой…

Коулмэн хотел подняться, но упал.

— Ого, классно вставило!

Он встал еще раз, помедленнее, и ушел в дом.

Коулмэн вернулся с пластиковой упаковкой из-под искусственных сливок, поставил перед Распутиным и налил пива. Собака принялась лакать.

— Эй, паря! Главное в нашем деле — не спешить!

Коулмэн опять сходил в дом и вынес новый косяк и трубочку от рулона туалетной бумаги. Зажег косяк, глубоко затянулся, приставил трубку ко рту и, держа у носа Распутина, выдохнул.

— Задержи дыхание!

Распутин, увы, слушал невнимательно. Он замотал головой и тоненько, по-щенячьи, закашлялся.

— А давай телик посмотрим!

Коулмэн пошел в дом, Распутин за ним. Захватили финальную сцену «Конана».

— Что-то опять кушать хочется. А тебе?

Распутин хвостиком потянулся за Коулмэном на кухню; Коулмэн открыл кладовку.

— Ну, что на тебя смотрит? Пес дважды пролаял.

— Что, Лэсси любит «Читос»?

Коулмэн вывалил в глубокую миску целый пакет. Открыл два «Будвайзера» и вылил в большой пластиковый стакан.

— Надо лить медленно, под маленьким углом, чтобы не сильно пенилось.

Коулмэн открыл еще банку и налил Распутину.

Распутин пошел вслед за Коулмэном в зал. Коулмэн поставил пиво и «Читос» на пол перед собакой и включил шоу «Ночной Ник».

Четыре утра.

Серж и Шэрон вернулись с ограбления номера в мотеле. В доме, не считая голубого свечения от телевизора, было темно. Серж и Шэрон тихо переругивались.

— …Нечего было бить его пистолетом! — говорил один.

— А что он на меня пялился?! — отвечала другая.

— Ты же делала ему минет!

— Все равно нечего пялиться!

— Похоже, мы так и не придем к консенсусу… — Серж включил свет. — Что задела, блин?

Коулмэн в полной прострации валялся на диване, Распутин — под кофейным столиком. Рядом блестели две лужицы рвоты — собачьей и коулмэновской.

— Какая гадость! — с чувством сказала Шэрон.

— Рота, подъем! — заорал Серж.

— Что? Что случилось? — пробормотал Коулмэн, медленно приходя в себя. Распутин проснулся и стукнулся головой о столик. Шатаясь, выполз, врезался в табурет и упал.

— У собаки красные глаза! — Серж внимательно посмотрел на пол. — Ты кормил его «Читос»?

— Он сам попросил.

— Тогда понятно, почему его рвало. Что тебя рвет, я давно привык. А это что такое?

— Лавовая лампа.

— Сам знаю. Что она делает на полу?

— Чтобы он посмотрел. Целый час на нее таращился.

— А чем вы еще занимались? — спросил Серж. Коулмэн смутился.

— Ну, выкладывай! Коулмэн выложил.

— Господи! — воскликнула Шэрон. — Нуты и извращенец! Коулмэн обиженно ответил:

— Я перчаткой.

— Но зачем?! — никак не успокаивался Серж. — Как такая мерзость вообще взбрела тебе в голову?

Коулмэн пожал плечами.

— У него сегодня день рождения.

Глава 17

В здании «Консолидированного банка», где работал Джон Милтон, по первому этажу тянулись в ряд тридцать восемь офисов со стеклянными дверями. Там сидели тридцать восемь вице-президентов.

Свет горел во всех офисах за исключением последнего, с опущенными жалюзи.

Между двумя планками жалюзи виднелся зазор, будто через него кто-то подглядывал.

Подглядыванием занимался некий Пьер Принсипал. Обычно он шпионил за персональными менеджерами и телефонными операторами, которые работали в середине зала. Сейчас он проводил глазами Амброза Таррингтона-третьего и Команду Э, а потом проследил, как Джон Милтон ставит табличку «Обращайтесь в соседнее окно» и уходит на обед.

На выходе у Джона по спине побежали мурашки. Он замер, обернулся и увидел на другом конце этажа щель в жалюзи. Жалюзи резко закрылись.

В полутемном офисе Пьер отступил от жалюзи, обошел кругом стол и сел. Положил вспотевшие ладони на кожаный ежедневник и замер. Бросил взгляд на тикающие настенные часы. Офис был безупречно чист и отлично обставлен. На стене висел вдохновляющий плакат: гребцы из Йельского университета в каноэ. Под гребцами подпись: «Главное — работать в команде».

Для Пьера Принсипала, прекрасного руководителя среднего звена, на вице-президентском Монблане воздух оказался слишком разреженным. Пьер не стремился к вице-президентству, причем совершенно осознанно. Он понимал: это лишняя ступенька в карьере, и делать на ней абсолютно нечего. В буквальном смысле слова. Вице-президент в безвыходной ситуации: если и хочет работать, то не может. А живет в вечном страхе разоблачения.

Высокий, худой и крайне обидчивый, с черной растительностью, обрамлявшей лысину и щеки, Пьер, по общему мнению, напоминал одного пренеприятнейшего персонажа из сериала «Закон в Лос-Анджелесе». Ему долго удавалось оставаться на плаву, не попадая в поле зрения руководства и не превращаясь в одного из мелких начальников, неизбежно увольняемых с каждой переменой наверху.

Пьер пережил уже шесть смен власти и прекрасно ладил со всеми. Такой уж у него был талант — или дар божий. Работники куда компетентнее старались годами, и все безрезультатно. Пьер же добивался успеха не трудом, а одним-единственным необычным свойством: он был человеком-зеркалом. Проведя с новым начальником всего пару минут, Пьер, сам того не осознавая, перенимал его интонации, любимые словечки и жесты. Если боссы ходили по барам и пили сверх меры, Пьер так же закладывал за воротник. Когда они смеялись, он хохотал громче всех, а на площадке для гольфа ругался не менее витиевато. Когда банк возглавил баптист, в груди Пьера воспылало благочестивое пламя. Под началом еврея Пьер неожиданно для себя встал грудью на защиту интересов Иерусалима. Когда управление перешло к группе южан, Пьер засунул за воротник бумажную салфетку и принялся поглощать жареную бамию. Он страшно растолстел, заговорил тягуче, по-южному, и взял себе кличку Персик. Когда на смену южанам пришли ньюйоркцы, Пьер сбросил вес, начал тараторить, ездить на работу на такси и проводить выходные на севере штата. Начальники считали Пьера парнем что надо, хотя почему — сами толком не знали.

И тут случилось непоправимое.

Пока Пьер был в отпуске, один из вице-президентов, продержавшийся на посту довольно долго, прокололся по-крупному. Вняв в минуту слабости гласу разума и справедливости, он отменил в банковских чеках скрытые пошлины и был немедленно уволен.

По возвращении из Вегаса Пьер очутился у самой вершины организационной структуры компании, которая представляла собой не обычную пирамиду, а скорее песочные часы. В нижней половине были люди, выполняющие всю работу и поддерживающие верхнюю половину. Верхняя же включала в себя бесчисленное количество управленцев, функции которых были столь важны и нерелевантны, что существовали лишь в теории. Целью верхней половины часов было сократить все рабочие места в нижней.

Первые три дня на новом посту Пьер провел в темном офисе в совершенно разобранном состоянии. На четвертый день Пьер все так же глотал бы «Ксанакс» и гнул скрепки — если бы в ящике стола не обнаружил стопку листочков для служебных записок. Пьер воровато огляделся и начал писать. Откинулся назад, перечитал. Профессионально, много длинных и умных слов и ровным счетом никакого смысла. Не просто хорошо — идеально. Спасен! Пьер аккуратно поместил записку в девственно пустой ящик для исходящей почты, взял плащ и ушел домой.