Я — посланник - Маркус Зузак

— Эд! Слышь, Эд!

Я оборачиваюсь. Швейцар, кстати, нет. Ему обычно нет дела до Марва.

— Спасибо, что согласился!

— Всегда пожалуйста!

И мы идем дальше. Завожу Швейцара домой, потом добираюсь до стоянки «Свободного такси» и отмечаюсь как приступивший к работе. Уже выехав на улицы, снова думаю о прошлой ночи. Осколки воспоминаний стоят вдоль тротуаров, некоторые бегут рядом с машиной. Один образ притормаживает и отстает, и его место тут же занимает другой. Посмотрев в зеркало заднего вида, я вдруг понимаю, что не узнаю себя. И вины за собой не чувствую. Даже не помню, что это за парень — Эд Кеннеди.

Я вообще ничего не чувствую.

Хорошо еще, что завтра выходной. Мы со Швейцаром сидим на скамейке в скверике на главной улице. Вечереет, и я купил нам по мороженому. Рожок с двумя шариками, разных вкусов. Манго и апельсин для меня. Жвачка и капучино — для Швейцара. Приятно посидеть в теньке. Я внимательно смотрю, как Швейцар осторожно, но решительно приступает к сладкому и лижет вафельный рожок, чтобы стал помягче. Славный он все-таки малый.

За моей спиной под чьими-то шагами шуршит трава.

Сердце замирает.

Сверху падает чья-то тень. Швейцар продолжает есть мороженое: он, конечно, славный малый, но сторожевой пес из него никудышный.

— Привет, Эд.

Ф-фух, какой знакомый голос.

Знакомый-знакомый, и от его звука внутри у меня все сжимается. Это Софи, я искоса поглядываю на ее прекрасные мускулистые ноги. Она спрашивает, можно ли ей присесть.

— Да, конечно, — говорю я. — Мороженого хочешь?

— Да нет, спасибо.

— Может, все-таки съешь? Не осилишь, отдашь Швейцару.

Она смеется:

— Все равно не хочу, спасибо. Его зовут Швейцар?

Наши глаза встречаются.

— Ну… в общем, долго рассказывать.

Мы замолкаем и оба чего-то ждем. Тут меня осеняет, что я старше и должен первым начать беседу.

Но все равно продолжаю молчать.

Потому что не хочу тратить ее время на пустой треп.

Какая же она красивая.

Рука Софи протягивается к Швейцару — погладить. Так мы и сидим рядышком с полчаса. В конце концов она смотрит на меня — я чувствую ее взгляд на своем лице. Софи говорит, и я слышу ее голос не ушами, а всем существом:

— Я скучаю по тебе, Эд.

Я мельком взглядываю на нее и отвечаю:

— Да, я тоже.

А самое страшное, это чистая правда. Она такая юная. И я действительно по ней скучаю. А может, задание, с нею связанное, было приятным, отсюда и привязанность? Наверное, мне не хватает ее чистоты и искренности.

Ей любопытно.

Это чувствуется.

— Ты все так же бегаешь по утрам? — спрашиваю я, предупреждая ненужные вопросы.

Она вежливо кивает в ответ, принимая правила игры.

— Босиком?

— Да, конечно.

На левой коленке все еще видна ссадина, и мы оба рассматриваем ее. Но в глазах девушки не видно упрека. Она довольна, и я тоже: в конце концов, могу я быть спокоен, если ей со мной хорошо?

«Ты прекрасна, когда бежишь босиком», — хочу я сказать, но не осмеливаюсь.

Швейцар тем временем приканчивает мороженое и тает от прикосновений пальцев и ладони Софи, — та чешет его за ушами и гладит.

За спиной бибикает машина, и мы оба понимаем — это за ней. Она встает.

— Мне пора.

Мы обходимся без всяких «до свиданья».

Я слышу звук удаляющихся шагов, а потом она оборачивается с вопросом:

— Эд, у тебя все хорошо?

Я поворачиваюсь, смотрю на нее и не могу сдержать улыбки:

— Ну… я жду.

Вот такой ответ.

— Ждешь чего?

— Следующего туза.

Она умная девочка и задает правильный вопрос:

— Ты к нему готов?

— Нет, — отвечаю я и смиряюсь с неизбежным. — Но мне все равно его пришлют.

Она уходит окончательно, я вижу, как из машины за мной наблюдает ее отец. Надеюсь, он не думает, что я какой-нибудь извращенец или маньяк, который подстерегает по паркам невинных девочек. Хотя после того случая с пустой обувной коробкой он что угодно может подумать.

Я чувствую тяжесть Швейцаровой морды на колене. Пес смотрит на меня добрыми старческими глазами.

— Итак, мой друг? — спрашиваю я его. — Что же уготовано мне в будущем? Черви? Трефы? Пики?

«А может, еще по мороженому?» — делает он встречное предложение.

Да уж, помощи от него не дождешься.

Я догрызаю вафлю, и мы встаем. Тело ноет, — у меня до сих пор все болит, хотя со времени посещения Собора прошло уже два дня. Покушение на убийство — дело такое, без последствий не остается.

2

Посещение

Прошло три дня — и ничего не случилось.

Я ходил на Эдгар-стрит: в доме темно, женщина с дочкой спят, мужа не видно. Мне даже пришло в голову поискать у Собора под скалой — мало ли, вдруг мужик спрыгнул с обрыва или еще что с ним случилось.

И все же, и все же.

До чего я смешон и жалок.

Мне было поручено убить этого человека! А я? Что делаю я? Переживаю о его здоровье. Меня грызет совесть за все, что я ему сделал. Но с другой стороны, мучает чувство вины, потому что не убил. А ведь должен был! Пистолет-то мне зачем в почтовый ящик подбросили? Именно за этим!

А может, он вообще добрался до шоссе и пешком ушел.

Или бросился с обрыва.

Так, надо заканчивать с этим кино в голове, хватит перебирать варианты. Скоро мне будет не до переживаний. Вот еще пара дней пройдет, и…

Однажды ночью я возвращаюсь домой после игры в карты и чувствую, в доме пахнет по-другому. Да, Швейцаром, но и чем-то еще. Выпечкой какой-то, что ли? Я застываю на месте от изумления.

Точно. Запах пирожков.

Нерешительно я продвигаюсь в сторону кухни. Там горит свет. Кто-то сидит на моей кухне и ест пирожки, которые вынул из моего холодильника и разогрел в моей духовке. В ноздри бьет запах фарша и соуса. Соус трудно не унюхать — за километр шибает.

В припадке глупого оптимизма я пытаюсь отыскать хоть что-нибудь, похожее на оружие, но на пути попадается лишь диван.

Захожу в кухню и вижу человека.

И какого!

Мужик в вязаной шапке с прорезями для глаз и рта сидит за столом и жрет мясной пирог с соусом. В мозгу у меня настоящая буря: тысяча вопросов — и ни одного ответа. Да уж, нечасто такое случается: пришел ты домой после работы, а на кухне человек в маске.

В общем, я стою и пытаюсь сообразить, что делать, и тут паника овладевает мной окончательно: оказывается, за спиной стоит еще один!

Нет! Нет! А-а-а!..

Я прихожу в себя от того, что кто-то с хлюпаньем лижет мне лицо.

Это Швейцар.

«Ты в порядке, дружище», — говорю я. И с облегчением прикрываю глаза.

Собачий язык снова проходится по лицу. Он красный, потому что все лицо в крови. Швейцар улыбается.

— Я тебя тоже люблю, — сообщаю я еле слышно.

Вообще-то мне сложно понять: прозвучали слова или остались в моей голове? И где я? Может, мне все мерещится. Вокруг тишина. Такое ощущение, что это происходит внутри меня. И даже не происходит, а просто застыло. Статичная такая картинка.

«Вставай-ка», — приказываю себе. Но даже двинуться не могу. Как будто меня приклеили к полу.

Тут я совершаю большую ошибку — напрягаю память, пытаясь сообразить, что произошло. В ушах тут же начинает шуметь, в глазах мутнеет, и нависшая надо мной морда Швейцара расплывается. Это предвестие смерти, не иначе. Пролог к жизни на том свете.

Картинка в голове складывается, и я проваливаюсь.

В глубокий сон.

Я падаю все глубже внутрь себя — и ничего не могу с этим поделать. Падаю и падаю сквозь пласты тьмы, и почти уже касаюсь дна, когда чья-то безжалостная рука хватает меня за горло и выволакивает к боли и страданиям реального мира. Кто-то в самом деле тащит меня по кухне. Флуоресцентный свет режет глаза, а от запаха пирога и соуса меня вот-вот вырвет.

И вот я сижу на полу, спиной к стене, пытаясь остаться в сознании и удержать падающую голову обеими руками.

Две фигуры выступают из мути перед глазами — да, точно, теперь я их ясно вижу под ярким белым светом кухонной лампы.

Они улыбаются.

Нет, точно улыбаются, — видно, как изгибаются губы в прорезях черных вязаных шлемов. Ростом эти ребята выше среднего, оба накачанные, крепкие — в отличие от меня, задохлика.

— Привет! — здороваются они. — Как самочувствие, Эд?

Я изо всех сил пытаюсь удержаться на поверхности своих мыслей.

— Моя собака, — выдавливаю наконец.

Тут голова выскальзывает из ладоней, и слова «уходят» под темную воду. Я уже успел забыть, как Швейцар только что привел меня в сознание.

— Собаку твою хорошо бы помыть, — говорит один из посетителей.

— С ним все в порядке?

Тихие жалобные слова. Им страшно, они дрожат и слабо пытаются удержаться в воздухе.