Мама - Алина Дягилева

class="p1">Там она села на диван, включила телевизор и приложила ребенка к груди. Девочка замолчала и тут же принялась есть. Лина откинула голову на спинку дивана. Смотреть телевизор не хотелось, вполуха она слушала новости, чувствуя, что еще немного, и она заснет. Она выключила телевизор, и держа Нику на руках, пошла в спальню. Там она легла с ней на кровать, не отрывая от груди. Голова ее опустилась на подушку. Девочка жадно сосала грудь. Лина вглядывалась в ее личико. Щечки раскраснелись, на лбу выступили капли пота, ручками она вцеплялась в грудь Лины, словно ей было мало того, что она уже изо всех сил присосалась к ней.

Лина прислушивалась к своим чувствам. С ними было что-то не так, она понимала это. С одной стороны, она чувствовала неописуемую связь с ребенком, их взаимную зависимость, свою ответственность за нее. С другой, Лину переполняли гнев, усталость и страх. С тех пор, как дочь родилась, большую часть ее жизни Лина боялась за нее. Сначала дочь чуть не умерла при родах и провела первые дни в реанимации. Затем они пролежали несколько недель в больнице, где дочь светили специальной лампой и клали под капельницу. Страх потерять ее разросся до таких размеров, что Лина на какое-то время вообще перестала чувствовать что-то другое. Все дни в роддоме и в больнице Лина смотрела на дочь и умоляла «Только не умирай, только живи». Дочь выжила. Врачи сказали, что теперь все хорошо, никакой опасности нет. Но даже после возвращения домой Лина не могла избавиться от этого страха. Каждые пять минут она проверяла, дышит ли Ника. Ее беспокоил любой плач, писк, стон, хрип, вздох. Она просыпалась каждый раз, когда малышка переворачивала голову на другую сторону. Она боялась открывать окно, если Ника была в комнате. Она не хотела, чтобы кто-то приходил к ним в дом, чтобы не заразить чем-нибудь дочь. Она не ела ничего, кроме куриного супа, каш на воде и ромашкового чая, чтобы ничего вредного для дочери не попало в молоко.

Шли дни, дочь казалась вполне здоровой, но страх никуда не уходил. Хуже того, к нему добавилась бесконечная усталость. Дочь очень плохо спала. Она просыпалась по нескольку раз за ночь и могла провисеть на груди целый час. Днем она не спала дольше 30 минут. Лина могла успеть выпить чашку чая и немного полистать ленту в телефоне, и вот уже раздавалось кряхтение, предвещавшее, что через минуту раздастся оглушительный рев. Иногда Лина ложилась спать с ней днем, чтобы доспать то, что не доспала ночью. Но даже у груди дочь спала свои полчаса и просыпалась, чтобы снова начать кричать.

Лина не высыпалась. Большую часть ночи она ходила по квартире, качая дочь на руках, днем она проходила бесконечный цикл: поносить на руках – поменять подгузник – покормить – укачать – уложить – отойти на полчаса (сходить в туалет, выпить чай, почитать телефон) – вернуться к орущему ребенку и повторить все сначала. В те полчаса, что Ника спала, Лина по пять раз подходила к ней послушать, дышит ли она. Иногда под ее шагами скрипела доска ламината, и дочь просыпалась раньше обычного. Лина хорошо знала, какая доска скрипит, и старалась не наступать на нее, но иногда от усталости ее буквально шатало и, теряя равновесие, она все равно наступала на эту проклятую доску.

Чем больше проходило дней, тем реже Лина шла пить чай или есть во время детского сна. Она боялась греметь посудой и включать чайник. Часто она просто садилась на полу в спальне, чтобы не нужно было ходить и скрипеть, проверяя, дышит ли дочь. Иногда она ложилась в кровать, чтобы тоже поспать, но этот сон был хуже всего. Взвинченная и уставшая, она долго лежала, ворочалась и не могла уснуть, а засыпала лишь для того, чтобы через десять минут быть разбуженной недовольно сопящей дочерью. Этот выход из десятиминутного дневного сна был самым ужасными испытанием. Ее тело, ее мозг вопили о том, что нужно поспать. Неимоверным усилием воли они отрывала себя от постели и брала дочь на руки, чтобы снова все начать по кругу. Поэтому она старалась не ложиться днем.

Муж, конечно, помогал, как мог. В выходные он носил дочь на руках по комнатам, или лежал с ней на кровати, пока Лина была в ванной или готовила обед. В будние дни, когда он возвращался вечером с работы, он помогал купать дочь и даже сам менял подгузники. По ночам же Алекс спал как убитый и никакой детский плач не мог разбудить его. Впрочем, Лина старалась не доводить до плача, она просыпалась при первых шевелениях дочери и успевала взять ее на руки еще до того, как та заплачет. Она никогда не будила мужа, чтобы попросить о помощи. Во-первых, ему нужно было утром рано вставать на работу. Во-вторых, он, в любом случае, не мог покормить дочь грудью. Поэтому все ночи Алекс спал, в то время как Лина со слипающимися глазами носила дочь по квартире, пока та не уснет после кормления.

Иногда у нее был соблазн взять Нику с собой в кровать, но она очень боялась, что во сне или она, или муж просто задавят ее. Она читала о таких случаях, об этом предупреждали врачи в роддоме и детской больнице. Поэтому, даже не смотря на страшную усталость, она укачивала ребенка, пока та не засыпала, а потом осторожно клала ее в детскую кроватку. Часто дочь просыпалась в момент перекладывания, и все начиналось заново: покормить – укачать – положить. В самые плохие ночи цикл мог повторяться по 3–4 раза. Чтобы через час начаться вновь.

Лина тряхнула головой и резко открыла глаза. Она уснула. Взглянув на дочь, она увидела, что та уже отвалилась от груди и спит. Рот приоткрыт, по подбородку стекает струйка молока, раздается тихое сопение. Ее голова лежала на руке Лины. Лина в очередной раз попыталась сделать мучительный выбор – остаться лежать и попробовать поспать вместе с дочерью или попытаться высвободить руку и встать с кровати, не разбудив ее, чтобы все же выпить чаю и позавтракать. Минут пять она разрывалась, потом, наконец, все же решила встать. Осторожно, словно сапер на минном поле, по одному миллиметру в минуту она стала вытаскивать руку из-под головы дочери. Затем так же медленно она сначала села, а потом встала с кровати. Осторожно обошла скрипучую доску. Пошла к двери. Еще пять шагов. Четыре. Три. Два.

Громкий