Пришпоренный - Сесил Скотт Форестер

— Да, — сказал Хорнблауэр в ответ на вопрос Буша, но облегчение, промелькнувшее было на лице первого лейтенанта мгновенно сменилось озабоченностью, когда он увидел блеск в глазах своего капитана.

— Мы должны поприветствовать их, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр. Было что-то безумно возбуждающее в том, чтобы принуждать себя к холодной вежливости, в то время как внутри у него все кипело. Нечто подобное происходит в паровых машинах мистера Уатта, когда не работает выпускной клапан.

— Есть, сэр, — сказал Буш. Дисциплинированный ответ — единственно возможный ответ на приказ старшего по званию.

— Вы помните процедуру, мистер Буш?

Ни разу Хорнблауэр не приходилось приветствовать французское военное судно — до сих пор для него увидеть французский корабль означало вступить в бой.

— Да, сэр.

— Тогда будьте так любезны отдать приказ.

— Есть, сэр. Все наверх! Все наверх! Встать к борту! Мистер Вайз! Следите, чтоб матросы соблюдали порядок. Сержант морской пехоты! Выстройте своих людей на шканцах! Ровненько, ровненько. Барабанщик справа. Боцманматы! Приготовьтесь засвистеть, как только начнет барабан. — Буш повернулся к Хорнблауэру: — У нас нет музыки, сэр, кроме барабана и дудок.

— Они большего от нас и не ждут, — сказал Хорнблауэр, не отрывая от глаза подзорную трубу. Один сержант, один капрал, двенадцать рядовых и барабанщик — вот и все, больше морских пехотинцев на военном шлюпе не предусмотрено — но Хорнблауэр думал не о них. Все его внимание сосредоточилось на фрегате. Без сомнения, с палубы француза десятки подзорных труб направлены сейчас на «Отчаянного». Как только на шлюпе началась суматоха, Хорнблауэр увидел такую же суматоху и на фрегате. Матросы выстроились вдоль борта — целая толпа. По воде разнесем шум — четыре сотни взволнованных французов занимали свои места.

— Молчать! — крикнул Буш в эту самую минуту. Голос его звучал как-то странно — он не хотел, чтоб французы слышали его слова, и потому пытался орать шепотом. — Покажите лягушатникам, как ведут себя британские моряки. Выше головы, и стойте тихо.

Синие мундиры, белые штаны — это французские солдаты выстроились на шканцах фрегата. Хорнблауэр в подзорную трубу различил блеск примкнутых штыков, сверкающую медь музыкальных инструментов. Корабли быстро сходились — фрегат нес больше парусов и шел быстрее шлюпа. Ближе и ближе. «Отчаянный» — корабль-гость, ему и начинать приветствие. Хорнблауэр опустил подзорную трубу.

— Давайте, — сказал он.

— Барабан! — скомандовал Буш. Барабанщик выбил долгую дробь.

— Ружья на кар-р-раул! — приказал сержант, потом тише: — Раз. Два. Три!

Сержант поднял короткую пику, пехотинцы взяли ружья на караул тем красивым движением, которое дается долгой муштрой. Протяжно и мучительно засвистели дудки. Хорнблауэр снял треуголку и прижал ее к груди — поднести пальцы к полям шляпы не соответствовало бы случаю. Теперь он видел капитана на шканцах фрегата — рослый мужчина, тот на французский манер держал шляпу над головой. На груди его сверкала звезда — видимо, недавно введенный Бонапартом орден Почетного Легиона. Хорнблауэр вернулся к действительности — он начал приветствия, ему и первым прекращать. Он скомандовал Бушу.

— Барабан! — приказал Буш, и дробь прекратилась. Тут же смолкли дудки боцманматов, немного не одновременно, не так, как хотелось бы Хорнблауэру. На шканцах фрегата кто-то — тамбур-мажор, наверное — поднял длинную палку с бронзовыми колокольчиками и резко ее опустил. Тут же загремела полдюжина барабанов — военный марш, невразумительное смешение звуков, которое Хорнблауэр никогда не понимал. Жезл тамбур-мажора ритмично вздымался и падал. Наконец музыка смолкла. Хорнблауэр надел шляпу, французский капитан тоже.

— Ружья на плечо-о-о! — прокричал сержант.

— Разойдись! — скомандовал Буш, потом не так громко:

— Тихо! Молчать!

Возбужденные матросы могли по команде «разойдись» начать болтовню — они тоже ни разу в жизни не проходили близко от французского судна, не обменявшись бортовыми залпами. Но Буш твердо вознамерился убедить французов что команда «Отчаянного» сплошь состоит из стоиков. Вайз тростью приводил приказ в действие, и матросы разошлись дисциплинированно — порядок нарушил лишь один короткий вскрик, когда трость обрушилась на чью-то спину.

— Это и впрямь «Луара», сэр, — сказал Буш. Отчетливо видно было название, выписанное изящными золотыми буквами на украшенной орнаментом корме фрегата. Хорнблауэр вспомнил, что Буш по-прежнему не ведает, откуда оно ему известно. Приятно прослыть всезнающим, пусть даже необоснованно.

— И вы были правы, сэр, что не стали от них удирать, — продолжал Буш. Почему так невыносимо видеть восхищение в глазах Буша? Буш не знает об участившемся сердцебиении и о потных ладонях.

— Наши ребята смогли поближе взглянуть на француза, — неловко произнес Хорнблауэр.

— Точно, сэр, — согласился Буш. — Вот уж чего я не ждал, так это услышать эту мелодию с французского фрегата!

— Какую? — неосторожно спросил Хорнблауэр, и тут же разозлился, что обнаружил свою слабость.

— «Боже, храни короля», сэр, — просто ответил Буш. К счастью, ему не пришло в голову, что кто-то может не узнать гимн своей страны. — Если б у нас был оркестр, нам пришлось бы играть их «Марсельезу».

— Пришлось бы, — сказал Хорнблауэр. Надо немедленно сменить тему. — Смотрите! Они ставят брамсели. Быстрее! Засеките время! Мы посмотрим, что они за моряки.

6

С запада дул штормовой ветер. Невероятно ясная погода, стоявшая последние несколько недель, кончилась, и Атлантика вернулась в обычное свое состояние. Под полностью зарифленными марселями «Отчаянный» боролся с ветром, идя в крутой бейдевинд на левом галсе. Левый борт он подставил огромным валам, беспрепятственно пробежавшим тысячи миль от Канады до Франции. Шлюп качался с бока на бок, потом с носа на корму, потом подпрыгивал и снова кренился на бок. Ветер так сильно давил на его марсели, что он почти не наклонялся влево — кренясь на правый борт, он на миг замирал и возвращался в вертикальное положение. Но хотя бортовая качка и ограничивалась таким образом, корабль подпрыгивал вверх и проваливался вниз на каждой проходившей под днищем волне. Все стоявшие на палубе чувствовали, что давление досок на ноги увеличивается и затем уменьшается всякий раз, как судно поднимается вверх падает вниз. Ветер завывал в такелаже, древесина стонала под постоянно меняющимся напряжением, изгибавшим судно по длине. Но стон этот успокаивал — то был не резкий треск и не беспорядочные шумы. Он говорил, что «Отчаянный» гибок и податлив, а не жесток и хрупок.