Выжить любой ценой - Оскар Скейя

В камере было более чем прохладно – всего плюс 4 градуса по Цельсию. Не было печки для обогрева. Пол был из темного камня. Не было ни скамеек, ни другой мебели. Единственным предметом в помещении, помимо нас восьмерых, было большое ведро, которым мы все пользовались в качестве туалета. Совсем отсутствовала циркуляция воздуха, и вонь от ведра и людей, которые не мылись неделями или даже месяцами, была просто невыносимой. По мере того как шли дни, мы вели между собой беседы тихим голосом. Каждый из моих сокамерников был рад появлению новичка, с которым можно было поделиться своим печальным опытом. Все хотели знать как можно больше обо мне, но я избегал разговоров на эту тему. Я поделился со всеми только тем, что являюсь польским гражданином и пытаюсь попасть в польскую армию и что я не знаю, за что меня здесь держат.

Дни тянулись медленно. Когда мы мерзли, то наматывали шаги из одного угла камеры в другой, чтобы согреться. С наступлением ночи мы с той же целью сгрудились вместе, будто крысиная семья в своем гнезде. А вши! Это не вши были у нас, а мы у вшей.

Рано утром в 6 часов нас будил надзиратель, и все мы по очереди пользовались ведром. Я узнал, что есть дают всего один раз в день в 2 часа пополудни. Каждому полагалось по 250 граммов хлеба и пол-литра картофельной воды. Это был весь наш рацион на целый день.

Снова наступила ночь, и в камере прошел еще один день. Разговоры стали короче. В конце концов русские поняли, что я не намерен много говорить о себе, и все перестали меня расспрашивать. Время от времени они разговаривали между собой, рассказывали истории из прошлого, случаи, произошедшие в военное время, и даже посмеивались над этим. Несмотря на свои страдания, они находили в каждом что-то, что вносило умиротворение в эту компанию. Это восхищало меня в них.

В тюрьме очень донимала тишина, но особенно – холод. Время от времени кто-нибудь из нас начинал расхаживать по камере туда-сюда. Наступил и прошел третий день. Мне все еще не говорили ни слова о том, что меня ждет. Через четыре дня я понял, что слабею. Мне становилось все труднее подниматься с пола. Прошла неделя, за ней – еще одна. Через 15 дней меня начало раздувать, как и всех остальных.

Наконец я дошел до точки и понял, что больше не выдержу. С большим трудом я постучал в дверь, чтобы привлечь внимание надзирателя. Через секунду я услышал чьи-то шаги, которые доносились из коридора и остановились перед нашей камерой. Распахнулась маленькая дверка, через которую меня спросили:

– Что тебе нужно?

– Я хочу переговорить с начальником, – ответил я слабым голосом.

Тюремщик усмехнулся и, не говоря ни слова, закрыл окошко, а потом медленно пошел назад по коридору. Через несколько минут он вернулся. Он долго искал ключи, но наконец открыл замок и отворил дверь.

– Пойдем со мной, – сказал он мне.

Я шел за ним по коридору, пока меня не привели к знакомому тюремщику. Это был тот самый парень, что забрал мои перчатки.

– Господин, – каждое слово давалось мне очень тяжело, – я польский гражданин. Я пришел сюда, в это здание, чтобы вступить в армию. Когда я сюда пришел, меня здесь закрыли. Я даже не знаю, почему я здесь. Не могли бы вы объяснить мне, что происходит?

Он взял в руки документы, которые прислали со мной из НКВД, и небрежно просмотрел их. Отложив их в сторону, он пояснил:

– Вам следует сохранять спокойствие. Выполнение бумажной работы занимает много времени.

– Бумажной работы для чего? – спросил я.

Он посмотрел вниз на свой стол и вздохнул:

– Пойдем со мной.

Он отвел меня в соседнюю комнату, где сидел майор. Положив документы перед майором, тюремщик сказал ему по-русски:

– Мы отправим эту собаку в Сибирь на десять лет.

Я понял, что он говорит майору, и спросил у него:

– За что? Я же ничего не сделал.

Майор мрачно посмотрел на меня, показал мне знак большим пальцем вниз и заявил:

– Это ничего не значит. Никто не может просто так приехать в Россию. Вы должны отправиться назад, откуда и пришли.

Направленный вниз большой палец означал, что я никогда больше не увижу снова мой дом.

Я не мог придумать ничего в свою защиту. Старший тюремщик вывел меня из кабинета и отвел обратно к надзирателю, который, в свою очередь, снова запер меня в моей камере. Мои товарищи по заключению подошли ко мне и начали быстро спрашивать меня о том, что говорил мне майор и тюремный начальник. Я коротко ответил им и дал понять, что не желаю больше это обсуждать. Не было никакого смысла делиться с ними этой информацией, поскольку они не могли ничем мне помочь.

Меня продержали в этом здании с 20 декабря по 8 января. Мы вместе встретили Рождество и Новый год, но это совсем не напоминало нам праздник.

Потом, рано утром 8 января, пришел надзиратель, чтобы разбудить нас, но на этот раз он открыл дверь и назвал мое имя.

– Да, – отозвался я.

– Пойдешь со мной.

Я почувствовал, что больше не вернусь в эту камеру, поэтому попрощался со своими товарищами по тюремным страданиям. Мне было грустно покидать их таким образом. Я был поражен тем, что они умудрялись сохранить оптимизм, несмотря на невыносимые условия, которые выпали всем нам. Когда они, в свою очередь, прощались со мной, на их лицах было все такое же веселое и приветливое выражение. Кто-то из них подошел ко мне, чтобы сказать, что мы снова увидимся, когда нас всех повезут в Сибирь, будто надеялся разделить удовольствие от этой поездки со мной. Когда надзиратель услышал это, он рассмеялся. Я снова отправился с ним в место приемки заключенных, где меня ожидал офицер в сопровождении трех автоматчиков. У каждого из автоматчиков за спиной был мешок, наполненный продуктами. Я понял, что покидаю это место, и пытался угадать, куда меня поведут теперь. Офицер взял мои документы и быстро просмотрел их. Потом он посмотрел на меня и строго спросил:

– Ты говоришь по-русски?

Я скромно ответил:

– Да.

– Хорошо. А теперь слушай меня внимательно. Не делай по дороге никаких глупостей. Всего один шаг в сторону, влево или вправо, – и эти трое солдат тебя пристрелят. Ты понял?

– Да, – снова ответил я.

Было ясно, что мое положение ничуть не улучшилось.

Офицер сложил мои документы и передал их одному из конвоиров. Он молча жестом приказал мне следовать за ними. Они вывели меня из тюрьмы и повели по городским улицам куда-то в сторону от центра города. Люди смотрели на меня широко раскрытыми глазами и, наверное, пытались угадать, какое же преступление я совершил, если меня сопровождают сразу трое охранников, вооруженных автоматами. Это вводило меня в дрожь. Вскоре мы дошли до железнодорожного вокзала, где на меня взирали еще большие толпы людей. Пока я дошел туда, я устал и выбился из сил. Недостаток питания дорого обошелся моему организму, но мои конвоиры не дали мне отдохнуть ни секунды. Они подталкивали меня в спину, пока мы не дошли до перрона. Я попытался сесть на землю, пока мы ждали поезда, но, направив на меня автоматы, меня заставили подняться и продолжать стоять. Примерно через 20 минут поезд подошел, и мы сели в него. Охранники отвели меня в купе, где мне наконец представилась возможность сесть. Слева от меня располагалось окно. Один из охранников сел в угол скамьи, продолжая наблюдать за мной. Двое других сели на полку напротив. Лейтенант приказал мне спать. Я про себя посмеялся мысли о том, что кто-то может приказывать мне отправляться ко сну. В 11:10 поезд отправился с вокзала в путь. Надпись на платформе говорила о том, что мы едем в направлении Харьков – Москва. Я облокотился на стену и прикрыл глаза.

Эта поездка на поезде была долгой, через обширные, покрытые снегом поля. Пока я наблюдал за пустынным пейзажем, мои надежды на благополучный исход все тускнели. Я видел, что остальные пассажиры вагона испытывали любопытство по отношению ко мне. Они спрашивали у лейтенанта, русский ли я. Он снова и снова отвечал, что я – это фриц, который притворяется поляком. Я понимал каждое слово, которое произносил лейтенант. И я понял, что, куда бы ни привез меня этот поезд, впереди меня не ждет ничего хорошего.

В 3 часа ночи мы прибыли в Харьков. Мы дождались, пока выйдут остальные пассажиры, а потом моя охрана вывела меня из вагона. Мы прошли через вокзал и вскоре оказались в центре города, а потом дошли до здания управления НКВД. Лейтенант отдал мои документы какому-то офицеру, и мне приказали сидеть и ждать дальнейших указаний. Через пару часов лейтенант вернулся и приказал мне подниматься. Мы с конвоирами отправились обратно на вокзал. На этот раз мы сели в поезд, который отправлялся на юг. До места назначения мы ехали два дня и две ночи. Потом поезд сделал короткую остановку, и мы оказались на месте без всяких опознавательных знаков. Я внимательно прислушивался к тому, что говорили между собой мои конвоиры. Так я узнал, что место нашего назначения находится примерно в 23 километрах южнее города Сталино. Лейтенант посмотрел на меня и насмешливым тоном сообщил мне, что через час я снова буду дома. Для того чтобы попасть туда, придется пройти пешком примерно 4 километра.