Cто лет безналом - Виталий Держапольский

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

— Так и было, начальник, как я предполагал: сам Феликс охоту на Яньку возглавил. Один раз его даже взяли в Вязьме и попытались этапировать в Москву. Но на этапе Кошельку передали ствол, и он, завалив двух охранников, сделал ноги. После этого у Яньки совсем буденовку сорвало — завалить краснопупого для него стало, что высморкаться! Летом его чекисты на хазе обложили, словно волка позорного! Застрелился Кошелек. А ведь до этого он был нормальным, правильным вором, «королем», Иваном, убивал лишь по необходимости, когда собственную шкуру спасал. Зря он в бандиты полез… А ведь тогда еще даже бандитской пятьдесят девятой[65] не было! Её только в двадцать шестом годе приняли. Но не мог Ленин просто так спустить подобного беспредела!

Егоров до сей поры сидевший тихо, наконец высказался:

— Ты мне сейчас такие вещи рассказал… Поверить не могу!

— Жизнь — сложная штука, — философски заметил Кадуцей, — иногда проще в сказку поверить!

— А чего же я об этом случае никогда не слышал?

— А ты в архивах секретных на Лубянке пошуруй, — предложил Прохор, — там и не такое прочитаешь!

— Так меня туда и пустили!

— То-то! — радостно оскалился Посох. — Я тебе еще столько всего рассказать могу — за голову схватишься! Ты меня начальник в раж вогнал — остановиться не могу! Я ведь о своей жизни никому не обмолвился! Накопилось во мне… Как сказали бы не безызвестные Ильф и Петров: Остапа понесло!

— Так ты и их знал?

— Доводилось встречаться… А Остап: кепка, шарф, тельняшка — типично жиганский фасончик! Урки в то время другой прикид носили…

— Слушай, Дубов, а в чем разница между урками и жиганами? Чего-то я в толк не возьму: и те и другие вроде как в авторитете были, самая верхушка — паханы, если не ошибаюсь. И чего не поделили?

— У-у-у, как все запущено! — удивился Прохор. — Неужели в ваших школах ментовских историю криминального мира не преподают?

— Не, я высшей школы не кончал, после армии в милицию пошел, — ответил Егоров.

— Скорее всего, там этого и не преподают! В Союзе же преступности почти нет, — язвительно произнес Кадуцей, прищурив один глаз. — Скоро коммунизм построим! Изживем преступников как класс! С восемнадцатого года это слышу, но…

— Ладно тебе ерничать! — попросил майор. — Давай, трави про урок и жиганов!

— Эх, начальник, и чего я сегодня такой добрый? — продолжал паясничать Прохор. — Ладно, слухай сюды: жиганами еще на царской каторге называли проигравшихся в пух игроков, босяков, оставшихся без гроша за душой. Позже это погонялово приклеилось просто за «горячими» бродягами. Жиганы — высшая каста, этого у них не отнять. Не каждый бродяга мог называться жиганом, это нужно было заслужить. Но, — Прохор сделал многозначительную паузу, — жиганы и уркаганы все еще единое целое! Уркаган мог быть жиганом, расслоение произошло позже, после восемнадцатого года. После революции начался бардак, и те, кто поумнее, смылись за рубеж с отступающими белогвардейцами. В основном отвалила воровская масть высшего класса: марвихеры, медвежатники, фармазонщики… Тот же Шныра, едва только все зачалось, отвалил первым пароходом в Германию.

— А ты чего остался? — спросил Егоров.

— Да я как-то набегался в свое время по заграницам, да и интересно было, чего получится. Так, на чем я остановился? — Прохор почесал затылок. — Ах да… но свято место пусто не бывает — в преступники полез разный сброд: от мелких разорившихся лавочников, до отставных царских офицеров, не пожелавших покинуть державу. Вот в основном из этих офицеров, имеющих боевой опыт, прошедших первую мировую и гражданскую, возникла каста новых жиганов…

— А почему жиганов? — не понял Егоров.

— Потому, что грабили они по-жигански, в борзую, с фарсом… Им просто нечего было терять. Работали красиво и жестоко… Они потеснили на воле старорежимных авторитетов, сидельцев со стажем, урок… Воровская масть не могла так просто сдать свои позиции и почалось…

17 июня 1927 г.

Ростов.

Из раскрытых нараспашку дверей булочной распространялся по улице чудесный аромат свежевыпеченного хлеба. Мимо магазина, сглатывая на ходу слюни, спешили по своим делам «счастливые» граждане молодой страны Советов. Экономика трещала по швам, и не каждый гражданин мог позволить себе купить буханку свежевыпеченного хлеба. Люди отворачивались и старались побыстрее пробежать мимо благоухающей лавки. Немного в стороне от основного потока прохожих, возле большой стеклянной витрины неспешно прогуливался сутулый мужчина, одетый, несмотря на жару, в новенький серый, но сильно помятый пиджак-елочку. Его глубоко посаженные колючие глазки, спрятанные под маленьким козырьком кепки-восьмиклинки, выхватывали из толпы цивильно одетых нэпманов. Цепкий взгляд сутулого уверенно скользил по оттопыренным карманам, сумкам и портфелям состоятельных прохожих. Однако сутулый отчего-то медлил, не решаясь проверить содержимое этих самых карманов, сумок и портфелей. Видимо, его что-то не устраивало. Мужчина нервно передергивал узкими плечами и бесцельно шевелил засунутыми в глубокие карманы брюк кулаками. При ходьбе его хромовые, искусно зашпиленные третями «прохоря»,[66] негромко поскрипывали в такт шагам. Заметив невдалеке шайку беспризорников пристающих к прохожим, сутулый нарочито небрежной походкой двинулся к малолеткам.

— Чё барагозите, босяки? — процедил сквозь зубы сутулый. — Канайте отсюда! Вы мне всю малину поломали! Нормальный терпила, как только вашу кодлу шпанюковскую заметит, так сразу за карман хватается…

— А нам урки не указ! — непочтительно перебил вора старший в кодле — пацан лет пятнадцати. — Мы под Сеней Бароном ходим! — он нагло ухмыльнулся, сверкая золотой фиксой.

— Так вы сявки жиганские? — запоздало понял сутулый.

— Дошло, наконец, — обрадовался фиксатый, теребя кончик длинного белого шарфа, обмотанного вокруг шеи в несколько раз, — ты, дядя, лучше сам отваливай…

— Да я вас…

Сутулый нагнулся и выхватил из-за голенища сапога припрятанную там финку. Но разогнуться ему не дали — малолетки навались на щуплого вора всей толпой. Они с остервенением пинали сутулого ногами, били подобранными тут же у обочины камнями и палками. Когда вор перестал трепыхаться, фиксатый крикнул:

— Ломайте ему руки!

Шпанюки быстро развели руки лежащего без сознания вора в стороны и разжали ему пальцы. Фиксатый подобрал увесистый булыжник и с силой опустил его на тонкие, чувствительные пальцы карманника. Хруста костей сутулый так и не услышал.