Изольда Великолепная - Карина Демина

Залило и Снежинку, и меня.

Жаль платья, нарядное было… а пятновыводителя еще не придумали.

– Руки оторву, – пообещал Сержант Таку и добавил пару слов покрепче. Так хорошенько покрепче. Потом покосился на меня и сказал: – Извините, леди.

– Изольда.

– Леди Изольда.

Иглу вытащили, а рану посыпали горячим пеплом. Откуда-то волшебным образом возникла солома, и мешок опилок, и кувшин дегтя, и даже сырая глина.

– А льда на кухне не дали, – пожаловался Сиг, хлюпнув носом. – И не леди она.

– Леди, – возразила Лаашья. Она ловко обмазывала ноги Снежинки глиной. – Платье дорогой. Был. Раньше был. Туфель дорогой. С камушек.

Изгвазданные в глине пальцы вцепились в подол моего несчастного платья. И я вздохнула: потерявши голову, по волосам не плачут. Вряд ли Лаашья сделает хуже.

– Камушек! – Она сковырнула жемчужину и протянула Сигу. – Я такой муж дарить. Муж любить камушек.

– А у тебя, оказывается, муж был? Несчастный человек!

Сиг поднес жемчужину к левому глазу, потом к правому, лизнул и после всех манипуляций возвратил мне с поклоном.

С чего вдруг такая любезность?

– Быть. Хороший муж. Теплый. Спать теплый. Один мерзнуть. А с муж не мерзнуть. Я муж камушек дарить. На бусы. У муж много быть бус.

– Лаашья с Самаллы, леди Изольда. – Сержант возник рядом со мной, и причина Сиговой внезапной честности получила объяснение. – Это другой край моря. Ее народом правят женщины. И протектор там не лорд, а леди.

Феминистки, значит. Воинствующие.

Сержант протянул мне относительно чистую тряпку и миску с водой. Да, руки у меня все еще в крови, и надо бы отмыть, пока не засохла. Засохшая кровь тяжело отходит.

– Большой мать высоко сидеть.

…далеко глядеть и всех видеть…

– Женщин сильный. Мужчин слабый. Много говорить. Глупый, как Сиг.

– Попросил бы! – возмутился Сиг, но возмущение его было ленивым, похоже, на самом деле привык он к подобным высказываниям.

– Лаашья служить Большой мать. Быть хороший дочерь. Злой. Много бить. Много резать. Большой лодка иметь. Сестра. Много сестра! Один сестра хотеть лодка Лаашья. И бить Лаашья по голова.

Вода в миске становилась розовой, а Сержант подсказал:

– И на шею попало. Вы уж извините безрукого.

– Всякое случается.

Лицо у него невыразительное. Возраст и то не определить. Старше двадцати, но… тридцать? Сорок? Единственная яркая примета – шрам на лбу.

Сержант не причинит мне вреда и, если попросить, отведет в замок. Но кому я там нужна? И появиться в нынешнем виде… на платье глина, солома и кровь. И на шее кровь, и в волосах, кажется, тоже.

Леди Неудачница.

– Могу я узнать герб вашего дома? – Сержант ждал, пока я вытру руки. А кровь забилась под ногти, теперь останется черной каймой.

– Не знаю.

– Лаашья грустить. Лаашья знать. Сестра убивать муж Лаашья. Она говорить – муж слабый. Нет детей. Другой брать. А Лаашья этот хотеть. Теперь все.

Не знаю, к чему относилось это «теперь все» – к смерти супруга Лаашьи, который представился мне тихим подкаблучником, обожавшим воинственную женушку, носившим бусы из жемчуга, возможно, что и серьги? Он убирал, мыл посуду и в свободное время вязал носки на деревянных спицах. Или встречался с другими мужчинами, чтобы обсудить женщин.

– А имя вашего отца? Или мужа?

Сказать? Не поверят. Сочтут сумасшедшей. Соврать? А смысл…

– Что ж, – Сержант оказался понимающим человеком, – будем считать, что вы сирота.

Осталось спеть о сиротской горькой доле.

– Оставайтесь столько, сколько хотите. Вы под моей защитой. Сиг, лично отвечаешь за то, чтобы леди никто не причинил вреда.

– Ты не леди, – шепнул тот, когда Сержант отошел. – Знаешь почему?

Потому что я выгляжу не как леди. И разговариваю иначе. И даже не знаю герба своего мужа.

– Они все – твари. – У Сига нашелся собственный ответ. – Им плевать и на людей, и на лошадей, и вообще на всех. А ты Снежинку лечишь. Сержант ее очень любит.

– Сильно. Лаашья так муж любить. Но Лаашья уметь жить один. Сержант не уметь. Мужчина. Глупый. Сердце слабый.

Снежинка легла, положив голову на колени Сержанту, и тот, разбирая гриву на пряди, напевал ей что-то ласковое. Они нужны друг другу и, значит, будут вместе.

А я? Я и в этом мире, получается, лишняя?

Глава 12

Добрые намерения

Поиск истины часто заканчивается поиском убежища!

Когда с тоскливым грохотом рухнула дверь, а на пороге появился Кайя с вопросом: «Где моя жена?» – Урфин первым делом подумал, что кошмары его становятся все более изобретательными. Следом пришло понимание, что жизнь он прожил в общем-то неплохую, насыщенную событиями, но по крайне неудачливому стечению обстоятельств – других объяснений визиту Кайя не имелось – короткую. Оставшиеся мгновения Урфин потратил на то, чтобы повернуть гудящую голову налево.

Кровать была пуста.

И справа тоже пуста.

Свесившись с кровати – это едва не стоило содержимого желудка, – Урфин убедился, что, кроме пыли, под ней ничего нет.

Да и вообще, судя по провалам в памяти, вчера он был способен лишь на то, чтобы дойти и красиво рухнуть на перину… и вроде бы шел не один… Кайя его провожал.

А он провожал Кайя.

И где-то у картинной галереи они устали провожаться и присели. Нашелся еще кувшинчик вина… и солнце всходило. Новый день – достойный повод. А потом кто-то добрый помог подняться и добрести до кровати. Кто?

Мужчина. Точно мужчина. У женщины не хватило бы сил.

– Что… п-происходит? – Урфин поднялся на четвереньки. Хвала Ушедшему, он был одет, пусть даже одежда изрядно помялась. И пятен сколько… вино белое… вино красное, терпкое, тифисское крепленое. Розовое тоже имеется. А вот это явно от масла. Но масло вчера вроде бы не пили.

Кайя сдернул с постели за шиворот, как щенка, и легонько – ему так представлялось, что легонько, – встряхнул:

– Очнись. Мне помощь нужна. Изольда пропала. Кормак сказал, что ты знаешь, где она.

– Откуда?

Старая скотина не упустила случая нагадить. Изольда пропала… Зачем?

– Отпусти, – попросил Урфин. – И пусть принесут воды. Со льдом. И ведро. И лучше выйди, ладно?

Хуже рвотных капель могла быть лишь двойная доза рвотных капель, разведенная в двух литрах воды. Урфин пил, пытаясь отрешиться от едкого тухловатого вкуса напитка. Хрустели на губах льдинки. И холод мешал средству сразу войти в кровь. Это дало несколько секунд, хватило, чтобы упасть в кресло, зажать меж колен ведро и сгорбиться над ним.

В это мгновение Урфин ненавидел себя.

И Кайя, который требовал выпить «за недолгую разлуку».

И Изольду. Не могла исчезнуть попозже?

Кормака… и весь растреклятый мир, не желающий отпустить Урфина.

Рвало его долго, обстоятельно, и Урфин вяло подумал, что, возможно, это и не самый изящный способ самоубийства, зато определенно – весьма мучительный. Дурнота прошла, оставив дрожь в руках и коленях, взопревшую спину, но способную мыслить голову.

Изольда исчезла?

Куда, Ушедий, она могла исчезнуть?

Тень от замка накрыла двор. Огромная, она еле вмещалась между высокими стенами и чернила камни. Лишь зубцы сохраняли яркий влажный блеск. По стене вышагивали часовые, чьи фигуры были далеки и трудно различимы.

Известен всем мой господин, и смело я поюО том, что он непобедим в застолье и в бою…[2]

У Сига оказался приятный голос, куда приятнее, чем у дворцового менестреля. Да и репертуар отличался изрядно.

Ярко горел костер. Промасленное крыло навеса скрывало от меня небо и поблекшее солнце. Повозки, поставленные углом друг к другу, служили вполне приличной защитой от ветра. Редкие капли дождя залетали в огонь и шипели, сгорая.

Я сидела, прислонившись к горячему боку Снежинки. Нам двоим досталась кипа свежей соломы и потертое седло альтернативой табурету. Снежинка не протестовала. Она дотянулась губами до моей руки, и я вспомнила, что, наверное, рука пахнет яблоком. Но яблоко давно съедено.

– Извини. Я же не знала, что встречу тебя.

Она поняла и тихонько засмеялась в ответ.

Над костром висел котел в черной броне копоти. В костре кипело варево, и Так, похожий на огромного тролля, колдовал над ним.

Я не гордая, и место у огня – самое мое. Тем более что запах от котла шел изумительный. Правильно говорят, что голод – лучшая приправа. А я сегодняшний день приправила больше некуда. Все-таки диета – это не мое. Организм, чувствуя неминуемое приближение стройности, взывал о спасении.

Струна порвалась, лишив историю финала, полагаю, весьма героического, в духе песни.

– Чтоб тебе, – глубокомысленно произнес Сиг, засовывая раненый палец в рот.

– Не выражайся.

Сержант сидел на корточках у костра. Причем сидел давно. Уже час, наверное. Или два. Не меняя позы, не подавая признаков жизни. Железный человек.