Дорога воспоминаний. Сборник научно-фантастических произведений - Хюберт Лампо

Я сказал:

— Я знаком с управляющим, мсье Ле Кэ. Я немедленно с ним повидаюсь.

— Сегодня суббота. Банк уже закрыт.

— Да, знаю, но я попрошу его прийти с ключами.

— Желаю тебе успеха, — сказал Рэйзин.

Телефонный звонок на квартиру управляющего не предвещал ничего хорошего: мсье Ле Кэ уехал на уик-энд в Лафферт, в горы, миль за восемьдесят от побережья. Я стал искать такси. Но начинался карнавал, и мне ничего не удалось достать, кроме одной из тех типично французских машин, в которых практически не исправен ни один блок, но которые, подобно дешевым будильникам, кое-как продолжают ходить, без особой точности, зато с ужасающим грохотом. И шофер оказался неприятным малым в берете, всю дорогу он грыз неочищенную головку чеснока и кричал вам прямо в лицо, будто вы находились на расстоянии сотни ярдов.

После утомительного и зловонного путешествия, во время которого автомобиль дважды пришлось ремонтировать с помощью мотка проволоки, мы добрались до Лафферта и не без труда отыскали мсье Ле Кэ.

— Для вас — все что угодно, — сказал он мне. — Но открыть банк? Нет, это невозможно.

— Советую вам сделать это, — сказал я угрожающе.

— Сэр Питер, — ответил он, — дело не просто в моем нежелании. Не может быть, чтобы вы не читали наш проспект. Ведь там сказано, дверь подвала имеет замок с часовым механизмом. Это означает, что после того, как замок защелкнут и дверь заперта, никто не может ее открыть, прежде чем не минует установленный отрезок времени. Поэтому ровно в 7.45 утра в понедельник — ни мгновением раньше, ни мгновением позже — я смогу открыть для вас подвал.

— Тогда, насколько я понимаю, необходимо взломать замок.

Мсье Ле Кэ рассмеялся:

— Чтобы открыть наш подвал, надо снести всю дверь. — Он говорил с явной гордостью.

— В таком случае, боюсь, придется снести всю дверь.

— Для этого практически понадобится снести весь банк, — мсье Ле Кэ определенно считал, что я спятил.

— В таком случае, — сказал я, — не остается ничего другого, как снести весь банк. Разумеется, с соответствующей компенсацией. Факт остается фактом, но по явной оплошности, в которой я полностью признаю себя виновным, я превратил подвал вашего банка в колоссальную бомбу — бомбу, по сравнению с которой мультимегатонные бомбы — просто разбавленное водичкой молоко. Мерять помещенный мною туда фтор-80-прим в обычных мегатоннах — это все равно, что покупать уголь миллиграммами или вино — кубическими миллиметрами.

— Один из нас сошел с ума, — заключил Ле Кэ.

— Допустим, что бомба, сброшенная на Хиросиму, весила одну мегатонну, — продолжал я. — Теперь составим таблицу для моего фтора-80-прпм. Итак, миллион мегатонн эквивалентен одной тиранотонне. Миллион тиранотонн составляет одну безднотонну. Миллион безднотонн равен одной браматонне. А после миллиона браматопн мы имеем нечто, названное мной ультимоном, потому что это находится даже за пределами математических расчетов. Через несколько часов — а мы теряем драгоценное время в пустых разговорах, мсье Ле Кэ, — если вы не откроете свой подвал, Вселенная испытает удар мощностью в половину безднотонны. Разрешите мне, пожалуйста, воспользоваться вашим телефоном.

Итак, я связался с соответствующим отделом службы безопасности, а затем попросил министра, чье имя я не хочу называть, быть настолько любезным, чтобы поторопиться; при атом я, конечно, сослался на нескольких ядерных экспертов — на тот случай, если мое собственное имя будет для него недостаточным. Таким образом, по прошествии двадцати минут я уже смог сообщить мсье Ле Кэ:

— Все улажено. Армия и полиция находятся на пути сюда, так же как и несколько моих коллег. Компания, которая оборудовала ваш подвал, отправила воздушным путем в Фесс своих лучших специалистов. Мы сможем открыть ваш подвал через пару часов или около того. Я сожалею, если это причинит вам неудобство, но дело должно быть сделано, и вам придется с этим примириться.

Ошарашенный услышанным, он мог только повторить: «Причинит неудобство?!» Но, оправившись, заключил:

— Впредь, сэр Питер Перфремент, будьте любезны устрашить свои банковские дела в другом месте!

Мне было жаль его, но для сантиментов не оставалось времени: я чувствовал, что захвачен водоворотом головокружительной активности. В сопровождении традиционного эскорта службы безопасности в Фесс были спешно доставлены четыре высокоавторитетных физика. Не без удовольствия я увидел среди них моего оппонента — Франкенбурга; он вынужден был признать, что в полемике о фторе оказался полностью сокрушен.

Само собой, прибыла целая свора полицейских — как в форме, так и переодетых в штатское, — и еще, бог знает зачем, два врача. Один из них без конца ни к селу ни к городу болтал о фторе, обнаруженном в высокой концентрации в человеческих эмбрионах, и о его пользе для детских зубов. Кто-то из экспертов заявил, что население с окружающего неисследованную бомбу пространства должно быть удалено, потому он считал благоразумным эвакуировать Сабль-до-Фесс.

Это привело мэра в состояние поистине галльского экстаза. Эвакуировать район во время карнавального уик-энда — хуже, чем разрушить его; лучше смерть, чем бесчестие, и т. д. Я заметил, что если мой фтор-80-прим взорвется, то никакая эвакуация никого но спасет, поскольку уже никто, нигде и никогда больше не сможет быть благоразумным. Начальник полиции, бросив на меня подозрительный взгляд, сказал, что обсуждаемая опасность носит чисто гипотетический характер; зато паника, которая будет сопутствовать массовым волнениям, неминуемо станет гибельной. Нужно окружить только квартал, где расположен банк. Он находится в центре города, а поскольку большинство учреждений на время уик-энда закрыто, то осуществить эту операцию будет несложно. При этом начальник полиции, набивая свою трубку с видом артиллериста, заряжающего свое орудие последним снарядом, указал ею прямо па меня. Он дал понять, не говоря этого вслух, что считает весь план взлома банковского подвала заранее подстроенной махинацией.

Мсье Ле Кэ сказал:

— Но ведь бронеавтомобиль приезжал в конце дня, и в банке сейчас денег почти не осталось.

Однако начальник полиции не был удовлетворен. Глядя, как он утрамбовывает содержимое своей трубки, я не мог отказать себе в удовольствии процитировать поговорку моего дедушки: «Плотно порох ты набьешь — дичь наверняка убьешь». Он сделал это своим девизом.

Между тем Франкенбург и его коллеги сосредоточенно углубились в мои записи, которые я вынужден был им передать.

Франкенбург проворчал: