Последняя надежда. Шпионская сага. Книга 1 - Исраэль Левин

Мы торопливо собрали оружие и выскочили на улицу. Резко вырвав из-под замка зажигания целый пучок проводов, шофер умело соединил два нужных, и мотор машины заурчал. Я швырнул незакрытую канистру с бензином на крыльцо дома, бросил в нее самодельный факел и вскочил в заднюю дверцу стартовавшего «Форда».

Помчались мы быстро. Второй «пленник», неразговорчивый парень, молча смотрел назад, на охваченный пламенем дом, пока тот не скрылся из виду.

Примерно через пару десятков километров мы наткнулись на дорожный патруль, перекрывший всю автостраду. Неразговорчивый парень в нарушение правил вышел из машины и потряс перед полицейскими дипломатическим паспортом. До границы штата Калифорния подобные сцены повторялись несколько раз.

После пересечения границы мы почувствовали некоторое облегчение. Неразговорчивый парень, сотрудник посольства, оказался одним из людей Веретенина в Вашингтоне, капитаном КГБ. Безапелляционным тоном он приказал мне выйти из машины, найти себе скромное жилище и сидеть тихо, а через неделю вернуться в Тель-Авив.

…Через десять дней в тель-авивской явочной квартире я сидел напротив Рафи. Мне показалось, что привычно ровное настроение его покинуло, да и вещи, о которых он говорил, оказались не очень-то приятными.

– Веретенин догадался, что утечка информации шла от тебя. После возврата его сотрудников в Вашингтон, где было проведено служебное расследование, решили допросить резидента ГРУ в Вашингтоне, которого сотрудники КГБ просто похитили. Обе организации конкурируют – это известно, и часто соперничают одна с другой не хуже, чем с американцами. Но бедняге, понявшему, кто его взял после всего, что он перенес на допросах, даже перед смертью сказать было нечего. Единственным каналом утечки мог быть только ты. Тщательно, буквально по минутам, проверив расписание операции, аналитики КГБ нашли в нем несколько «дыр», когда у тебя, мой друг, была возможность выйти на связь, и я думаю, что они знают, кому ты позвонил. Приказ о твоей ликвидации уже отдан. Причем это полбеды, за тобой теперь охотится не только КГБ, но и ЦРУ. Та м тебя тоже приговорили к высшей мере. Поэтому вот тебе твои новые документы и билеты в Буэнос-Айрес. Лети туда. Отсидись две-три недели и позвони по этому телефону. Это клиника в Цюрихе. Доктор Харбер – пластический хирург, мы периодически работаем с ним. Он поменяет тебе лицо. Держи деньги, – Рафи протянул мне толстый конверт. – Плати за все только наличными. Оклемаешься после операции где-нибудь в Европе. И никаких звонков никому! Я организую твое исчезновение. Если понадобится что-то, вот номер телефона. Отвечать буду я, и только по четвергам, с 18:00 до 22:00 по тель-авивскому времени. А сейчас – вперед! И чтобы духу твоего здесь не было!

Спрашивать, откуда у Рафи данные из ведомства Веретенина, я не стал. На этот раз осложнения были слишком серьезными. Я забрал свои новые документы и деньги и вышел на улицу. Чутье подсказывало, что для меня наступали смутные времена.

Глава 8

Буэнос-Айрес. Отель «Ривьера»

20 июня 1991 года, 23:00

Тишина в неосвещенном номере скромной гостиницы лишь изредка нарушалась шуршанием автомобильных шин. На столике напротив допотопной железной кровати стояла полупустая бутылка хорошего коньяка и бокал. Лучи фар немногочисленных в поздний час автомобилей освещали часть комнаты, и тогда темно-коричневая жидкость на дне бокала вспыхивала красноватыми загадочными бликами.

Но меня совсем не волновала игра света и тени. Я неподвижно лежал на кровати лицом к стене и если и поворачивался с боку на бок, то лишь для того, чтобы в очередной раз глотнуть коньяку. Вечер полз медленно, вяло, словно не подчиняясь времени, которое всегда исчезает, когда не ждешь чего-то определенного.

Прикрыв глаза, я ждал, когда тяжелые мысли перестанут мучить наконец мою ноющую душу. Искренняя, почти детская радость от понимания того, что самое худшее позади, быстро сменилась ощущением пустоты и собственной ненужности. Мучительные размышления о смысле моего существования, от которых раньше удавалось с легкостью отмахнуться, преследовали меня днем и ночью.

Кто я теперь? Агент Моссада? Живой беглец-труп, человек без имени? По-видимому, да. Но почему так спокойно, не задумываясь о последствиях, я отказался от своего прошлого? Это так непохоже на меня, привыкшего все просчитывать на много ходов вперед, оценивать возможные последствия каждого своего шага…

События последних лет наверняка должны были превратить меня в бездушного робота, исполнителя чужих приказов, с легкостью снимающего с себя всякую ответственность… Я подумал, что такая интенсивная в последние два года и, по сути, бессмысленная и жестокая, с точки зрения нормального человека, жизнь могла бы убить во мне все живое, научить не принимать ничего близко к сердцу, относиться цинично и равнодушно к людям, их проблемам и горестям. Однако душа нестерпимо болела, а раз она болит, значит, живет, страдает, и в этом страдании излечивается, очищается, что ли… Такие мысли вселяли некоторый оптимизм, но легче не становилось. Наконец, поняв, что созерцание стены не поможет мне уйти от тяжелых мыслей, я решил отправиться в город.

Ночная жизнь засасывает незаметно и, как правило, отпускает свою жертву-новобранца лишь в состоянии полного опустошения. Рулетка по соседству с «однорукими бандитами», дискотеки, клубы средней руки – стандартный набор развлечений, словно щупальца громадного спрута, захватывающие всякого, кто рискнет приблизиться к ним на опасное расстояние.

«Карантинные» дни в Буэнос-Айресе превратились в непрекращающееся развеселье. В Швейцарию летел опустошенный, уставший, измученный сомнениями человек, готовый бежать из аргентинской столицы в любом направлении.

В Цюрихе полученный от Рафи телефон сработал, как ключ от сейфа. Меня немедленно устроили в шикарный номер закрытого пансионата, и мне оставалось только ждать звонка из приемной знаменитого хирурга-косметолога.

Доктор Харбер принял меня с исключительным вниманием и радушием. После небольшого обмена любезностями он предложил рассмотреть варианты «проекта» будущего лица. Видимо, я выглядел растерянным, и он тут же начал меня успокаивать.

– Я не знаю, на чем остановиться, – я даже не пытался скрыть своего замешательства. – Мне ведь никогда прежде не приходилось иметь дело с подобным выбором, так что… Хотелось бы уяснить, какими критериями следует руководствоваться.

– Ну что ж, давайте вместе попробуем подобрать что-либо приемлемое! – ответил доктор, вложив в улыбку все свое обаяние.

Я рассматривал эскизы предлагаемых вариантов и нервничал сильнее и сильнее: одни лица казались мне более подходящими, другие не нравились вовсе, но все они выглядели угрожающе чужими. Я с тоской подумал, что совсем не хочу расставаться со своей внешностью… Но выбора, похоже, не было.

– Если вы согласны прислушаться к моему совету, я бы предложил вот это, – сказал доктор, прямо-таки светясь от удовольствия, – Хотя общность черт выражена неявно, но, по сути, это лицо наиболее близко вашему характеру. О человеке с таким обликом можно сказать – волевой, решительный, умело скрывающий свои эмоции.

С рисунка смотрел субъект с довольно строгим и холодным выражением лица. Характеристика вполне соответствовала моим представлениям о себе, хотя я знал, что оценка собственной личности редко бывает объективной. Так что же, опять погружаться в тяжкие раздумья? «Была не была», – вполне по-русски подумал я и решительно произнес вслух:

– Знаете ли, господин доктор, ваш вариант мне подходит. Когда операция?

Согласившись, я вдруг испытал огромное облегчение. В конце концов, так ли уж важно, в которого из чужаков превращаться?

– Завтра… В первой половине дня я, к сожалению, занят, так что жду вас между двумя и тремя пополудни.

Надежда на то, что бегство от самого себя удастся оттянуть, не оправдалась. «Сколько же ему платят мои новые хозяева за внеочередное обслуживание? Если бы не обстоятельства, заставившие меня приехать сюда, возможно, мне было бы приятно осознавать себя столь важной персоной… Да уж, раньше обо мне никто так не заботился.

Через пару недель после операции я увидел в зеркале свое новое лицо: жесткий подбородок, вполне волевое выражение лица, немного удлиненный разрез глаз… Дотронувшись до лба, я слегка вскрикнул от боли: подушечки пальцев с измененным кожным рисунком болезненно воспринимали всякое прикосновение.

Белые шторы на окне, белоснежное белье, ежедневно сменяемые душистые простыни – безраздельное господство быстро надоедающего белого цвета создавало странное ощущение. Не нахожусь ли я в доме для людей, потерявших рассудок? Я ли это? Что я позволил с собой сделать и ради чего?

– Добрый день, как мы себя чувствуем? – Доктор Харбер выглядел стандартно оживленным, стандартно вежливым и милым, стандартно же скрупулезным во время врачебного осмотра непростого пациента. – Ну что ж, все идет по плану, никаких отклонений от нормы. Небольшие надрезы скоро заживут, и вы сможете отправиться домой.