Девятый принцип - Герт Нюгордсхауг

Он закрыл глаза. Беспросветная тьма. Крепко зажмурился. Шум в голове немного утих. Голубизна. Приятная голубизна.

Это вроде его лицо, или нет, это не может быть его лицом. Оно приближается к нему по воде, может, это озеро? Ну конечно, он чувствует воду, он дома, здесь он родился и вырос, горы, утесы, лес; лицо как раз над водой, он не может его разглядеть, но волосы светлые и закручиваются в мелкие колечки на затылке; смотрите-ка! Вот лицо поворачивается и приближается к нему, все ближе и ближе, оно улыбается, да это сам Фредрик, Фредрик Дрюм в детстве, ему восемь лет, и на щеках у него ямочки, шалопай в коротких штанишках с ободранными коленками, он никого не слушает и ходит один ловить рыбу: четыре жирных форели лежали на берегу, вот удивятся родители, когда увидят! Нет, он уходит в небытие, возвращается в воду, озеро такое глубокое, а Фредрик такой маленький, ему всего восемь лет…

Он дернулся и забился головой об пол. Действительность. Он должен вернуться в действительность; он не должен погружаться в прошлое, в мир расплывчатых теней, в мир ирреальности…

Джип мчался с бешеной скоростью. Шофер сигналил, не переставая, но кажется, уличный шум стал тише? Неужели они едут за город?

Господи! Похищен военными? На что он им сдался? Фредрик заставил себя сосредоточиться и вспомнить, что именно произошло, когда он вышел из морга.

Они позвали его по имени. Они знали, что его зовут Фредрик Дрюм. За кого только они его приняли — за кузена или за тело, лежащее в морге? Неужели они знали, что он пошел в морг? Что, собственно, они вообще знали?

У Фредрика появилась слабая надежда. Может, тут есть какой-то тайный смысл. Может, ему наконец удастся понять, что происходит и раскрыть заговор, чуть не лишивший его рассудка.

Но он в наручниках, а на голове — мешок. Значит, они не хотят показать, куда его везут. Плохой знак. Следовательно, он вряд ли придет в восторг от причин этого заговора.

Фредрик начал задыхаться в кожаном мешке и чуть не потерял сознание.

— Остановитесь! — закричал он. «Arabiyiti itattalit! Fih hadsa!» В напрасных попытках привлечь внимание, он старался припомнить все известные арабские слова. Если они вскоре не остановятся, он просто сойдет с ума.

Фредрик услышал приглушенный голос бородатого:

— Take it easy, mister.[10] Скоро приедем. Мы не причиним тебе вреда. Просто выполняем свою работу.

Машину затрясло. Может, они направляются в пустыню? В какой-нибудь оазис? Скорее всего, а там его ждут верблюды, на которых они поедут в Ливию, где с распростертыми объятиями и розгами наготове его встретит Муаммар Каддафи. Приятная перспектива.

Джип резко затормозил, и Фредрик больно стукнулся головой. Перед глазами все закружилось, и когда он пришел в себя, то почувствовал, как открыли заднюю дверцу машины и вытащили его за ноги на улицу. Лаяли собаки.

Фредрик разъярился, согнул ноги в коленях и резко распрямил их. Получилось — он попал во что-то мягкое, раздался крик, и его с такой силой ударили, что он тут же повалился наземь. Кругом был песок, а жара стала просто невыносимой.

Вокруг кричали и лаяли на все лады. Кто-то смеялся.

— Ублюдки! Чтоб вам до скончания века корчиться в змеином саду Аллаха! И есть одну свинину! Я вижу вас — куколки, которым никогда не вылупиться на свет! — Фредрик выплюнул все известные ему арабские проклятия и угрозы.

Наступила тишина. Замолкли даже собаки. Он прислушался. Полная тишина. Гудков автомобилей не слышно. Значит, они далеко от города. Если бы только ему удалось избавиться от этого проклятого мешка из ослиной кожи!

Внезапно он услышал, как незнакомый голос отдает приказ. Что-то вроде «поставьте верблюда в стойло». Верблюда в стойло. Он знал, что когда человека называют «верблюдом», в этом нет ничего оскорбительного. Скорее, наоборот. Если верблюдом был именно он, а кажется, так и есть, то можно рассчитывать на уважение. По крайней мере.

К Фредрику кто-то подошел, помог встать на ноги и вежливо попросил пройти с ним. Он пошел. Куда, хотел бы он знать, делась его элегантная шляпа? Если бы только удалось найти тут тень и избавиться от этой проклятой жары!

Он споткнулся о порожек и тут же почувствовал запах непроветриваемого помещения. Комната или коридор? Его толкнули в спину, он пролетел вперед, споткнулся еще об один порожек, покачнулся и с трудом удержался на ногах. Прислонился к стене. Неужели? С головы стащили мешок, а с рук сняли наручники.

Он заморгал и едва успел заметить, как крыса в военной форме с двумя полосками на погонах скрылась за дверью. Дверь захлопнули и заперли на засов.

Грязная вонючая комната с каменными стенами. Из крошечного окошка в полуметре от пола пробивается солнечный луч. Никакой мебели. Глиняный пол. Запах мочи и гниения. Но — слава Богу! — холодно.

Камера.

Это, конечно, же, камера; он в тюрьме. Солидная дверь, окованная железом. Из этой камеры не убежал бы и Рембо. А окошко такое крошечное, что через него не пролезть и самому тощему дистрофику.

Он обошел комнату кругом, ведя по стенам пальцем.

Скоро явится Каддафи с вяленой рыбой и лепешками.

Он уселся на корточки под окошком и помассировал кисти рук. Делать нечего. Может, поорать и попроклинать их? Нет. Они, пожалуй, все равно ничего не услышат. Если поблизости вообще есть, кому слышать. Было бы у него лото!

Тиволи. В следующий раз надо ставить на красное.

В коридоре затопали, загремели засовом и дверь открылась. В камеру вошел офицер в парадной форме. Медали, полоски, звезды, аксельбанты и сверкающие полумесяцы.

Офицер вытянулся перед Фредриком и отдал честь.

— Просим простить нас, мистер Дрюм, но вам придется провести у нас несколько дней. — Безупречный английский, чуть ли не с оксфордским произношением. Худой загорелый араб, очень похож на Монтгомери.

— Меня зовут полковник Таваллан, командир четвертого пехотного полка, расквартированного в Гизе. Если вы следите за политическими событиями в Египте в последнее время, то вам должно быть знакомо мое имя.

Фредрик не спешил подниматься с корточек. Он изучал начищенные блестящие сапоги и раздумывал, каким образом к ним не прилипла не единая песчинка. Полковник Таваллан. Он совершенно не интересовался политической жизнью Египта. Заглянуть на обратную сторону Луны было бы куда интереснее.

— Просим также простить, но мы не можем предоставить вам более удобного помещения. По воле обстоятельств нам пришлось создать тайную базу в пустыне, временно, естественно, пока не будут выполнены наши требования. К прискорбию, правительство не разделяет наших взглядов на определенные вещи, но мы уверены, что скоро оно изменит свое мнение. Речь идет самое большее о нескольких днях, а может, даже и часах. — Полковник отступил на несколько шагов, чтобы взглянуть в глаза собеседника. Напрасно.

— Кто лежит в морге? — проговорил Фредрик, не отрывая глаз от пола.

— Простите?

— Труп в морге, черт возьми! — Фредрик вскочил на ноги, он был на несколько сантиметров выше полковника. — Фредрик Дрюм, труп в морге! Кто лежит в морге? Может, полковник Таввалан объяснит мне наконец? Фредрик Дрюм здесь, Фредрик Дрюм там! — Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и его терпение лопнет. И тогда он вцепится в эту сверкающую рождественскую елку и хорошенько потрясет ее. Счастье, если на ней тогда останется хоть одна иголка!

Полковник отшатнулся и непонимающе нахмурился.

— Умер ваш родственник, так ведь? Нам известно, что вы тот самый знаменитый Фредрик Дрюм…

— Не-е-е-е-е-т! — Фредрик содрал парик, оторвал усы и бросил все на пол перед полковником, который в свою очередь метнулся к двери.

— Прошу прощения, что это все значит? — Таваллан был явно озадачен.

— Я Фредрик Дрюм, да? Кто же тогда тот человек в морге, у которого мои пальцы, мои шрамы, мои родимые пятна, но у которого нет лица? Отвечайте, змей проклятый!

Полковник сжал губы. Он колебался и, кажется, хотел что-то сказать, но передумал, повернулся на каблучках и захлопнул дверь в миллиметре от носа арестованного. Засов вернулся на место.

Фредрик дрожал от возбуждения. Он заколотил кулаками в дверь и принялся поносить тюремщиков последними, известными ему, словами. Он не хотел верить восточной невозмутимости и откровенному удивлению полковника.

Но сотрясение воздуха, как и двери, ни к чему не привели.

Никто не пришел.

Он заметался по камере, но вскоре успокоился. Наконец уселся на корточки под окном и спрятал лицо в ладонях.

Прошло довольно много времени, а Фредрик даже не пошевелился. В голову не приходило ни единой разумной мысли. Полоска света на полу становилась все бледнее и бледнее. Раздался стрекот цикад. И ни единого постороннего звука, как будто все вымерло.