Энтони Джон - Джером Джером

— Я как раз буду в этих краях, — сказал Энтони, — и сам посмотрю.

Энтони остановил свой экипаж за несколько улиц до дома. Он старательно избегал соседства этих грязных улиц, с тех пор как они с матерью покинули их. Дух безнадежности витал над этими местами. Маленький, темный домик, в котором он родился, не изменился нисколько. Разбитое стекло в окне той комнаты, где умер его отец, так и не было вставлено. Кусок коричневой бумаги, который он сам вырезал и которым заклеил дыру, сохранился в неприкосновенности.

Энтони постучал в дверь. Ее открыла неряшливая женщина, жена соседа. Старик Джо Уитлок простудился и лежал в постели. Случилось это по вине его сына, как он объяснил. Мэтью настаивал, чтобы дверь в мастерской была всегда открыта. Он не объяснял причины своего требования, но так как зарабатывал преимущественно он, отец ему не противоречил. Старик рад был Энтони, и они немного поболтали о прежнем времени. Энтони объяснил причину своего визита. Починки требовала главным образом крыша мастерской. Энтони вышел и прошел в мастерскую через улицу. Дверь была открыта настежь, так что прохожие могли видеть, что делается внутри. Мэтью занимался починкой велосипеда. Он превратился в высокого, красивого юношу. Если бы не глаза, трудно было бы уловить в нем что-нибудь ненормальное. Он узнал Энтони и пожал ему руку. Энтони смотрел наверх, чтобы убедиться в состоянии крыши, когда услышал какой-то шум, и обернулся. За открытой дверью на стуле сидела девушка. Это был тот самый стул, на котором сиживал в детстве Энтони, когда наблюдал за работой отца. Это была мисс Кумбер. Она со смехом протянула ему руку.

— Отец выслал меня из комнаты, когда вы у нас были, — сказала она, — не познакомив нас. Меня зовут Элеонор Кумбер. Вы мистер Энтони Стронгсарм, не правда ли?

— Да, — ответил Энтони, — я слыхал, что вы вернулись в аббатство.

— Я ехала к вам или, вернее, к мистеру Джонсону с письмом от отца, но наехала на телегу на вершине холма. Я только начала ездить на велосипеде, — добавила она в свое оправдание.

— В таком случае вы не должны были спускаться под гору, — сказал Энтони, — особенно в черте города.

— В следующий раз я слезу наверху, — сказала она, — если вы обещаете мне не болтать об этом.

Энтони взял письмо и обещал передать его Джонсону.

— Вы надолго вернулись сюда? — спросил он.

— Скажите мне, — сказала она, — вы все знаете. Полагаете ли вы, что мы сможем остаться здесь? Мне здесь очень нравится.

Энтони немного помолчал. Она, видимо, с нетерпением ждала ответа.

— Это было бы возможно, — ответил он, — но соблюдая большую экономию.

Она засмеялась, удовлетворенная ответом.

— О, если дело в этом, мы достаточно привыкли к экономии.

Мэтью раздувал горн.

— Вы здесь родились? — спросила она.

— Если выражаться точно, то в соседнем доме, — ответил он со смехом. — Но это была моя детская. Я обычно сидел как раз на этом стуле, поджав под себя ноги и наблюдая за тем, как работает отец. Я любил смотреть, как он раздувает угли и заставляет плясать тени. По крайней мере мне кажется, что это тот же самый стул, — добавил он. — На нем должно быть изображение гнома, которое как-то вырезал один знакомый.

Она соскочила со стула и стала его рассматривать.

— Да, — сказала она, — это он самый. Он ловко вырезан.

Она снова села на стул. Ее ноги еле касались пола.

— Я родилась в Бразилии, — сказала она, — у отца было ранчо близ Рио. Но мы уехали оттуда, когда мне еще не исполнилось трех лет. Мои самые ранние воспоминания связаны с аббатством. Вы, вероятно, бывали у сэра Уильяма. Моей детской был большой сад между стенами монастыря. Здесь я играла с цветами и разговаривала с ними…

— Я вас там как-то видел, — сказал он.

Она посмотрела на него.

— Когда это было?

— О, как-то в сентябре вечером, — ответил он. — Года два тому назад.

Он сказал это, не подумав, и теперь почувствовал, что покраснел. Он надеялся, что она примет это за отблеск горна.

— Но мы ведь были во Флоренции, — сказала она.

— Я знаю, — ответил он, покраснев еще больше. — Я спросил тогда Уильяма, не вернулись ли вы, а он сказал, что я, верно, выжил из ума.

— Это странно, — ответила она серьезным тоном. — Я как-то видела во сне, что гуляю по саду и встречаю вашего тезку, монаха Антония. Он стоял у ворот изгороди, на том самом месте, где был убит. Он позвал меня, но я испугалась и спряталась за цветы.

Энтони заинтересовался.

— Кто был этот монах?

— Разве вы не знаете его историю? Он был сыном Джила Стронгсарма и его жены, Марты, как говорит хроника монастыря. Это была, по-видимому, очень распространенная фамилия в этих краях, но, судя по всему, это все наши дальние родственники. Аббат внезапно умер от разрыва сердца. Это было как раз время, когда монастыри при Генрихе Восьмом конфисковались и монахи выбрали Антония заместителем аббата, хотя он и был моложе их всех. Он всю ночь простоял на коленях и, когда один из наших предков явился утром с вооруженной силой, то встретил его у главных ворот, там, где теперь растут розы, и отказался пропустить его. Солдаты медлили, так как он распростер руки в виде креста и, как говорят, его окружало сияние. Они повернулись и убежали. Но аббатство и его земли были обещаны нашему предку, Персивалю де Комбдеру, так тогда произносилась наша фамилия, и он не хотел, конечно, выпустить из своих рук такой лакомый кусок. Он тронул своего коня и одним ударом меча уложил монаха Антония. И после того он со своими спутниками растоптал тело лошадиными копытами и верхом въехал в церковь.

— Я никогда не слыхал этого, — сказал Энтони. — Мой отец всегда волновался, когда говорил о прошлом своей семьи.

— Вы так похожи на него, — ответила она, — мне это сразу бросилось в глаза, как только я вас в первый раз увидела. Один из подчиненных Персиваля, который раньше учился в Нидерландах, нарисовал его портрет в том виде, в каком он стоял на паперти с распростертыми руками. Когда вы в следующий раз приедете в аббатство, напомните мне, чтобы я вам его показала. Портрет висит в библиотеке.

Мэтью кончил починку. Энтони не хотел допустить, чтобы она села на велосипед в городе, и настоял на том, чтобы она дошла до заставы, а сам шел рядом с ней, ведя велосипед. Она очень хотела сделаться опытной велосипедисткой. Нечего было думать о собственной лошади, ходить же пешком она не любила. Они говорили об аббатстве и об окружающей его болотистой местности.

Одно из неудобств бедности заключается в трудности помогать людям. Окрестная беднота привыкла смотреть на аббатство, как на источник всех благ. Покойный сэр Уильям никогда не отказывал в помощи. Она со своей стороны делала все, что могла. В одном из домиков, принадлежавших аббатству, жил старый больной крестьянин, не покидавший постели. Внучка внезапно бросила его, и теперь некому было смотреть за ним. Это был один из пансионеров Бетти, и Энтони обещал присматривать за ним в ее отсутствие. Они уговорились с Элеонор встречаться здесь и помогать старику.

XI

Все это случилось настолько неожиданно, что они не могли бы даже сказать, как это произошло. Несколько встреч на тропинках между озерами совершенно искренне воспринимались ими как случайные. Просто несколько прогулок бок о бок там, где лиственницы начинали зеленеть и папоротник показывал свою курчавую головку. Немного смеха, когда апрельские проливни заставали их в пути и они, держась за руки, должны были бежать под защиту нависшей скалы, где оставались, прижавшись друг к другу между корней низкорослых сосен. Небольшая задержка по пути домой, в ожидании молодого месяца, показывавшего свои рога над верхушками лесных деревьев, под трели запоздалого соловья. Пока однажды вечером, когда они стояли друг против друга, держась за руку в знак прощания, она не подняла к нему своего лица и он не опустил к ней свое лицо, так что их губы встретились.

Все это было настолько внезапно, настолько естественно, что казалось лишь подписью под договором, неизбежным выполнением предначертанного. Ничего не изменилось, за исключением только того, что теперь они не сомневались.

Он позабыл о городе. Он чувствовал вокруг себя теперь бесконечный, бездонный мир. Вот, оказывается, о чем писал Эдвард незадолго до смерти, когда завел речь о том, что любовь есть великая тайна, без которой жизнь пуста и никчемна.

Вот, значит, чего ждал сам Энтони, как куколка бабочки, которая не знает, когда наступит тот день, когда ее пригреет яркое солнце.

Ему стало смешно, когда он вспомнил, о чем мечтал, — о силе, власти, славе: безумный бред бедняка, который только и думает о золоте. Отныне он будет еще ревностнее бороться за все эти блага, но ради любви, только ради любви.

Он не боялся. И другие ведь ошибались. Он ощущал не любовь, а страсть. Не было никакой посторонней примеси в том чувстве, которое он к ней питал. Его тянуло к ней, как других людей притягивает красота летней ночи, нежность весны или тайна цветов. Прикосновение ее рук, маленькая ямочка на ее щеках, — не это волновало его кровь. Его трогала она сама, со всем, что было в ней неизъяснимого. Не обладать ею, но быть с нею.