Книга о верных и неверных женах - Инаятуллах Канбу

При виде всего этого меня с ног до головы охватило пламя гнева, и я затрепетал от ярости. А каландар меж тем, окончив свой труд, вышел из кельи и присел помочиться у дерева, за которым притаился я. Тут я и всадил ему в шею кинжал, отрубил голову и бросил ее оземь, словно шарик. Сам же я влез на дерево и спрятался в листве. Прошло около часа, и та бесстыдница вышла из кельи и позвала каландара, но не услышала ничего в ответ — ведь птица без головы не подает голоса. Она подошла и увидела отрубленную голову и потоки крови. Тут мерзавку охватило пламя скорби, она побежала в келью, взяла в одну руку закаленный меч, а в другую — светильник и разъяренная вернулась. Как безумная металась она по роще, чтобы отомстить тому, кто убил ее любимого. Она была так разгневана и разъярена, что, если бы ей повстречался лев, она и на него набросилась бы. Но убийцы она не нашла, отчаялась, вернулась к трупу каландара, положила его в мешок, вскинула на спину, пронесла оттуда на расстояние целого куруха и бросила в реку, а потом, скорбная и печальная, направилась в город. Я же поспешил вперед и до ее возвращения домой улегся в постель, набросил на голову одеяло и погрузился в сон.

Придя домой, преступница, увидев меня спящим, успокоилась и села, плача, на краю постели.

Когда окончилась темная ночь и настало светлое утро, я встал и, как обычно, совершил намаз. А у этой развратницы было семеро братьев, равных по силе и мощи Рустаму и Исфандияру, хотя глупых и недалеких, и я от страха перед ними не решился сразу с ней расправиться, а стал потихоньку изыскивать пути, чтобы, сохранив жизнь себе, покончить с ней. Приняв такое решение, я несколько дней не подавал и виду, что знаю обо всем, не говорил ни слова. А жена моя, пораженная горем, все время грустила, скорбела и даже оделась в траур.

И вот однажды я решил совершить омовение для намаза. Кувшин с водой стоял в другом углу, а проклятая бесстыдница сидела на курси около кувшина. «Подай-ка мне кувшин», — сказал я. Она неохотно встала, грациозно протянула руку к кувшину, но оставила его на месте. «Что же ты не несешь?» — спрашиваю я. «Он тяжелый, я не могу поднять», — отвечает она, и тут у меня вырвалось словно нечаянно спущенная стрела: «Этот кувшин не тяжелее трупа каландара!»

При этих словах пламя ярости загорелось в ней, лицо ее изменилось, от гнева на лбу выступила испарина, она быстро схватила кинжал — тот самый, которым я убил каландара, — и не успел я оглянуться, как она бросилась на меня и принялась полосовать меня по лицу. Я растерялся, и не успел я завязать шаровары и подняться, как она, словно Иклидус, начертила на моем лице эти линии и нарисовала такие красивые и изящные фигуры. Потом я схватил проклятую бесовку, скрутил ей руки, позвал ее братьев, рассказал им обо всем и решил отказаться от семьи и зажить свободно, как лилия [33], разорвав путы, связывавшие меня с этим миром. Я облачился в рубище, подружился с отшельниками и перестал искать общества сильных мира сего и богатых. А братья сожгли негодяйку на костре, отправив ее прямой дорогой в ад.

— О благородный и царственный шахзаде! — закончил надим свой рассказ. — Всевышний Изед сотворил падишахов на благо знатных и простолюдинов. Он возвеличил их над всеми людьми для того, чтобы они объединяли людей, самых совершенных из творений бога. Не подобает шаху предаваться любви к слабым женщинам, их щекам, локонам, родинкам и бровям, — ведь их натура сотворена из хитрости и обмана, а розы их щек никогда не источают аромата верности.

Третий рассказ

Другой надим также нарядил красавицу красноречия, чтобы утешить шахзаде.

В одном городе, — начал он, — жил юноша, красавец с добрым нравом. На щеке у него было два рубца, которые перекрещивались наискосок. Иногда он приходил ко мне и рассказывал всякие смешные истории и анекдоты. И вот однажды я спросил его:

— Откуда у тебя эти странные шрамы? Может быть, ты сражался на поле битвы с храбрыми воинами? Или разбойники напали на тебя? Открой мне эту тайну.

Юношу огорчила моя просьба, он долго молчал и после некоторого раздумья сказал:

— Лучше бы ты из дружбы ко мне отказался от своей просьбы, ибо этот случай не заслуживает упоминания, напротив, его следует забыть.

От этих его слов мое любопытство возросло десятикратно, и я стал приставать к нему и умолять его без конца. Он опять замолчал, не давая рыбе речей спуститься в море речения. Чем больше я просил, тем больше он упорствовал, и я дошел до такой степени волнения, что потерял всякое терпение и перестал владеть собой. Я так приставал к нему, что и представить невозможно, и юноше ничего не оставалось, как приподнять с красавицы-тайны покров, вывести ее в круг красноречия, и вот он начала отмерять жемчужины своей тайны на весах ясного слога.

— Однажды, — начал он, — вместе с несколькими приятелями я отправился погулять в степь. Вдруг на краю лужайки показалась газель с глазами, как у красавицы, изящная и грациозная. Она пощипывала травку и смело приближалась ко мне. Я поскакал к ней на коне, быстром как ветер, а газель умчалась от меня словно молния, резвясь в лазурной траве. Я отпустил повод своего гнедого скакуна и помчался вслед за ней. Друзья мои отстали, и я оказался один в пустыне, где не слыхать было и запаха людского жилья. Полуденный зной был в самом разгаре, и капли пота, падавшие с коня, походили на звезды в небе. Вдруг мой конь споткнулся, угодил ногой в яму и полетел через голову, а я упал с него, словно мячик, отброшенный чоуганом. Я испытал страшную боль, и мне показалось, что я ступил на порог смерти, что нить моей жизни оборвалась. Но, видно, от этой взятой на подержание жизни оставалась еще частица, и я остался невредим. С большим трудом, превозмогая боль, я встал, испытал свои силы и убедился, что без посторонней помощи мне не сесть в седло. Пришлось мне несколько часов пролежать на земле, набираясь сил. Наконец, голова моя, которая кружилась, словно небесный свод, стала соображать по-прежнему. Тут ко мне подошла, ковыляя, какая-то старуха, древняя и немощная. Стан ее был изогнут, как брови луноликих красавиц, зубы, когда-то подобные жемчужинам, поредели, а время избороздило щеки морщинами, словно рябь поверхность воды. Она шла, опираясь на посох, еле передвигая ноги и подымая пыль. Увидев ее, я удивился и испугался: что делать такой немощной и дряхлой старухе в безводной и дикой пустыне, где нет живого человека, где и мужи с силою льва дрожат от страха, словно осиновый лист на ветру. Я подумал, что это гуль, принявший облик старухи, и что он появился неспроста. Старуха подошла поближе, и я в страхе поднялся, чтобы отвесить низкий поклон. Я начал заискивать перед ней и говорить приятные и льстивые слова. Старуха, видя, что я испуган, обошлась со мной как ласковая мать, проявила милость и благосклонность и стала с участием расспрашивать меня. Я же, растерянный и горестный, словно скиталец на чужбине, сбившийся с пути из-за его бесконечности, вновь обрел свое сердце и, уповая на ее благосклонность, рассказал ей обо всем. И вот я, сильный мужчина, стал искать помощи у дряхлой старухи, моля ее указать мне, каким путем выбраться из той губительной пустыни. Эта старая женщина, превосходившая силой духа и мощью тела сотни мужчин, взяла, словно благородный храбрец, меня за руку, стала моим проводником, словно Хызр, вывела меня из той мрачной и полной опасностями пустыни и привела к роднику живительной влаги. А старуха жила в тех краях. Там оказался прекрасный, цветущий и свежий уголок на берегу ручья, подобный источнику Хызра для страждущих, превосходивший своими дарами Каусар. У старухи была там лачужка из тростника, перед которой склонили бы в смирении свои головы дворцы кайсара и фагфура. Вокруг расстилалась лужайка, цветущая, словно райские луга, пленительная, словно сады Ирема. Повсюду росли прекрасные цветы, а на ветвях сидели певчие птицы. Старуха привела меня в это благодатное место и принялась угощать меня, как это принято у благородных. По обычаю великодушных, она стала извиняться передо мной в выражениях, сладостных, как речи попугая.

— Хотя эта скромная хижина, — сказала она, — недостойна принять такого знатного человека, как ты, но она осветилась благодаря твоему приходу, а мое положение в мире возвысилось после этого. Во имя благосклонности к бедным окажи на несколько дней честь мне — бедной старой вдове — и ступи ногой на мою голову и на мои глаза.

Чтобы со мною не делала ты, не возропщу никогда:Можешь мне хоть на глаза наступить — ты ведь сама красота [34] .

Выбравшись из той гибельной пустыни и оказавшись в столь пленительном краю, я отдохнул и набрался сил благодаря милостям той старухи, подобной благородному мужу. И в ответ на ее бескорыстную помощь я стал возносить благодарность творцу, которому нет нужды в нашей благодарности, и молиться за набожную и добродетельную женщину.