Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

Но тот, глядя прямо мне в глаза преданным взглядом, ответил:

- А какие, по-вашему, чувства я должен испытывать к любимой женщине моего любимого руководителя?

Я счёл этот ответ достойным джентльмена, и мне стало стыдно за мой неинтеллигентный вопрос. А если даже у них имеется 'лёгкий флирт', то и Бог с ними, пусть радуются жизни. Лишь бы от этого флирта дети не рождались! Но Тамара, как я уже упоминал, была застрахована от таких последствий. Кому же будет плохо, если двое людей, которых так люблю я, ещё будут любить и друг друга? Тогда чувство это будет логически замкнуто; пелось ведь в песне тех лет: 'Любовь - кольцо!'.

Но переводить это чувство в полный коллективизм отношений я считал, как минимум, преждевременным. Ведь студент - это ещё даже не аспирант, как, например, Виктор из ИМАШа. Это, скорее, ближе к школьнику, а это - табу для преподавателя!

Саша с отличием защитил диплом и стал готовиться ко мне в аспирантуру. Наступила пора отпусков, и я отпустил Тамару в её любимые пионерлагеря. Она ездила туда, чтобы вместе с дочкой отдохнуть, да к тому же, это засчитывалась ей как работа, так как туда посылали от предприятия. Дополнительным преимуществом было и то, что их - 'вожатых' обеспечивали жильём, едой и заработком. Недостатком же были сами пионеры: в младших отрядах - слишком беспомощные и назойливые, а в старших - грубые и развязные (вспомним окрестные кусты в презервативах!).

Кафедральные шуточки

Осенью Саша поступил в аспирантуру. Сначала я наметил ему тему диссертации - маховичный погрузчик, и Саша энергично взялся за дело. Но тема 'зачахла' из-за нехватки финансов у заказчика. Пытались сделать науку на гибридном 'электро-маховично-бензиновом' автомобиле, но эксперимент был очень несерьёзным, почти фантастическим. Мы так перестарались, корректируя эксперимент в свою пользу, что наш автомобильчик, выходило, не потреблял, а выдавал бензин и электроэнергию.

И, наконец, подвернулась 'живая' тема с маховичным 'стоп-стартом', о котором я уже рассказывал. Саша прекрасно защитил диссертацию, а было это уже в 1986 году. Мне удалось выхлопотать для него место в докторантуру. К тому времени меня назначили заведующим кафедрой 'Детали машин', где я сменил на этом посту Сергея Михайловича Борисова.

Помните красивого, славянской внешности учёного, который первым дал мне, тогда ещё студенту, положительный отзыв на изобретение? И вот, через тридцать лет после этого, он мне оставил ещё и кафедру. Бывает же так, что один человек всю жизнь делает другому только доброе. У меня таких людей было достаточно: Буся, Фёдоров, Недорезов, Медведев из Курска, декан, а потом ректор - Хохлов, конечно же, Сергей Михайлович Борисов. Даже удивительно, что при поддержке стольких влиятельных людей у меня были и промашки, причём существенные. Но они случались, в основном, в личном плане, и не мешали вести весёлую и динамичную жизнь на работе.

Есть анекдот про Сталина, посвящённый теме работы и шуток. Как-то в присутствии французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, Сталин вызывает к себе коменданта Кремля и показывает ему какую-то бумагу.

- Вот, товарищ комендант, на вас поступило заявление, что вы - агент немецкой разведки. Придётся вас, товарищ комендант, расстрелять!

Комендант чуть ли ни в обмороке, а всех вокруг, в том числе и Барбюса, пот прошиб.

А Сталин лукаво так улыбнулся и говорит:

- Вот видите, товарищ Барбюс: мы большевики, оказывается, не только работать, но и пошутить умеем!

Вот так, или почти так, пытался и я совмещать напряжённую научно-педагогическую работу на кафедре с шуточками и розыгрышами.

Конечно, разыгрывать сотрудников так, как я это делал с Биллом, у меня не получилось бы. Они тоже не лыком шиты, и не так наивны, как американцы.

Были розыгрыши, совсем безобидные. Например, на двери нашей преподавательской была строгая надпись: 'Уходя, гаси свет!'. Тогда я приписал ещё одну запятую, и получилась настоящая угроза китайцам: 'У, ходя, гаси свет!'. Все смеялись, но за китайцев, как за 'нацменов' - 'национальное меньшинство' (!) вступился правозащитник Шмидт - сын академика Шмидта, и запятую стёрли. Не знаю, помнят ли об этом сейчас, но словом 'ходя' дразнили в старое время китайцев, даже в стихах Есенина это прозвище встречается.

Были шутки и позлее. Работал у нас на кафедре доцент Туровский Григорий Матвеевич. Он почему-то считал, что я - еврей, ну, а я, соответственно, считал евреем его. Справедливости ради, надо сказать, что вся кафедра нас обоих считала евреями, хотя бы по внешности. Замечу, что этот доцент впоследствии эмигрировал, что подтверждает мою гипотезу его происхождения.

Вот мы и обменивались шуточками по этому поводу - прилюдно поздравляли друг друга с еврейскими праздниками, заговаривали друг с другом на идиш и так далее. Мы оба были юмористами, и не обижались друг на друга. Но я решил нанести Григорию Матвеевичу 'смертельный' удар.

Приближалась еврейская пасха - 'пейсах', и я пошёл в синагогу за мацой. Но не за простой, а 'кошерной' - специально приготовленной под присмотром раввина. Синагога располагалась в Китай-городе на улице художника Архипова. Я то думал, что это какой-нибудь чисто русский Прокофий Дормидонтович Архипов, рисовавший быт бояр там, или крепостных крестьян. А оказалось то, что это живописец, звали которого Абрамом Ефимовичем, национальность - 'да, а что?'!

- Метко выбрали место для синагоги! - подумал я, - или, может быть, улицу назвали под синагогу, всё равно - остроумно распорядились власти!

Я напялил на голову сванскую шапочку, похожую на еврейскую 'кипу', и смело зашёл в синагогу. У прилавка, где продавали мацу, рядом с продавцом стояла толстая 'тётя Сара', внимательно смотревшая на меня.

- Маца кошерная? - привередливо спросил я у продавца - типичного 'дяди Абраши'.

- Об чём речь! - горячо заступился тот за свою мацу, - пекли под наблюдением нашего ребе Шаевича, вот и сертификат об этом, - и продавец указал на этикетку к пакету мацы.

Я купил один пакет и уже было уходил, когда 'тётя Сара' решила-таки 'протестировать' меня. Она-то знала всех постоянных посетителей синагоги, но меня видела впервые.

- Ви не знаете, когда конкретно наступает в этом году наша пасха? - спросила она меня тоном экзаменатора.

- Зачем не знаю - ваша пасха конкретно наступает за неделю до нашей! - тоном отличника бердичевской школы, ответил я, и, 'сделав ручкой' дяде Абраше и тёте Саре, вышел на улицу живописца Абрама Ефимовича Архипова.

Каюсь, немного мацы из пакета я съел - очень уж нравится она мне на вкус. А остатки вместе с пакетом запихнул в портфель доцента Туровского, пока в преподавательской никого не было. Наступил перерыв между парами, и в комнату зашли преподаватели, в том числе и сам доцент Туровский.

- Ну что, профессор Гулиа, мацой запаслись к вашему пейсаху? - любезно поддел меня Туровский.

- Про мацу бы молчали, Григорий Матвеевич, - укоризненно заметил я, - сами ведь только из синагоги, где её-то и брали! Агентура донесла! - авторитетно заявил я ему при всех.

- И куда же я эту мацу девал? - издевательски спросил доцент Туровский, - неужели съел всю?

- Было такое - съели малость, а остальное в портфель запихнули! Агентура опять же донесла! - твёрдо заявил я.

- Тогда смотрите все, как я уличу профессора во лжи! - патетически заявил Туровский и, раскрыв портфель, поднял его:

И тут из портфеля на пол выпадает пакет с мацой. Я быстро поднимаю его и начинаю рассматривать. 'Маца кошерная, выпекалась под наблюдением раввина Шаевича' - громко читаю я на этикетке с печатью. Достав из пакета полоску мацы, я энергично захрустел ею.

- И даром, что кошерная! - согласился я, - хрустит-то как!

Я отдал ошарашеному Григорию Матвеевичу пакет с остатками мацы и посоветовал:

- Склероз надо лечить, ребе Туровский! А то агентура донесёт вашему ребе Шаевичу, что вы ведёте себя прямо-таки как антисемит!

Туровский был сражён навсегда. Он пытался было рисовать магендовиды на моих рукописях, класть мне на стол тору, но всё это было шито белыми нитками. А устроить мне более серьёзный казус, например, тайно сделать обрезание, он просто был не в силах. Так и эмигрировал неотмщённым:

Но однажды я устроил ему на кафедре такой розыгрыш, от которого слабонервные чуть не попадали в обморок. Пищевая соль хранилась у нас в химической баночке, на которой шутник-Туровский стеклографом написал её формулу: 'NaCl'. Я стёр одну букву - 'l', написал вместо неё 'N' и получилось 'NaCN' - цианистый натрий, смертельный яд, которого, кстати, много на нашем базовом заводе-ЗИЛе, находившемся через улицу. Он там используется для цианирования - упрочнения стальных поверхностей.

Как-то во время какого-то общего ужина на кафедре, люди не обращая внимания на маленькое изменение в надписи на баночке, спокойно солили себе пищу. А немного погодя, я, как бы невзначай, беру баночку и читаю: 'Натрий це эн' - что это такое? - спрашиваю я у Туровского.