Рубеж - Андрей Валентинов

В затылке Логин даже почесал. Эй, сотник, согласился бы? — ясное дело, аж плясать бы пошел. Не ведьмач, не жид — ангел! Ну, ударили по рукам. Угоду подписали. Кровью? — а пускай и кровью, не жалко, много ее в жилах!

Что дальше?

А дальше выходит: на Рубеже этих, Малахов-сторожей, уже не в шабли! — сами они встречают-пропускают, да хлебом-солью, да с поклоном! Скатертью дорожка, люди добрые! Чортяка от сотника Логина-ангела шарахается, ведьму Сало смертный озноб дерет… А при штурме, при штурме-то! Гуляй, черкас! руби сплеча, секи наотмашь полки вражьи! ангельское полымя в душе жаром пышет, силушки на десятерых, шабля сотника не берет, стрела мимо свистит!

Тошно вдруг отчего-то стало. Вроде как супротив детишек малых по пьяни вышел. Ты им чего душе возжелается! хоть стусана, хоть пряник, хоть в мешок и в болото! а они тебе — разве что уши от крика ихнего позакладывает.

Ну да ладно.

Дальше, дальше-то как сложится? Вот нашел отец дочку, ангел отцу и глаголет по второму разу: «Давай, выпускай! Я свое дельце под шумок обладил, ты — свое, пора и честь знать! Ну давай, чего телишься! мне ведь твоя добрая воля семью засовами легла…»

А вдруг завтра опять сеча лютая приключится?! А через Рубеж дорожку обратную торить?! Нет уж, серафимушка, Малах малахольный! — погодь маленько… вот вернемся!.. Тут уж сотник Логин просто наяву увидал: вернулись, все Валки неделю гуляют, ан с турками замиренье кончилось. Или татарва налетела. Или новый Дикий Пан объявился. Или хворь прилипла…

Совсем страшное примстилось. Стол в хате, а на столе башка Логина Загаржецкого лежмя лежит. Старючая, лысая, желваки на восковых скулах катает. А перед столом — парубок молодой. Яринкин сынок, значит… ишь как вырос! Стоит парубок, в руках дедову «ордынку» вертит.

— Пойдешь ко мне на шаблю? — пытает.

Аж ледяным ознобом до костей пробрало. Вскинулся сотник, раскидал мару по углам, глядит: старый жид в креслице ему улыбается.

Тепло так, с пониманием: что, пан сотник, глянул в душу свою человеческую? каково?! Тишина кругом. И меркнет веранда, стол, лавки, сад за перильцами.

Пусто.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова Яра

Меня сотрясала дрожь. Не сладостные вибрации сфир, не струнный ропот листвы Древа — нет! Противная, омерзительная дрожь смертной плоти, силы которой иссякали. Даже та малость, что мне удалось показать этим людям, рассказать каждому на его языке, и в то же время — на Языке

Исключения…

Даже это выжало меня без остатка. Если бы не Заклятый, вовремя подставивший плечо… "Неужели так теперь будет всегда?! — наемной плакальщицей голосила моя новая, уязвимая, хилая плоть, забыв, что совсем недавно была золотой осой в медальоне. — Не хочу! Лучше просто — не быть, чем быть — так — Глупый, глупый каф-Малах… — эхом отдался в голове затихающий приговор. Ты, как обычно, прав, мудрый рав Элиша. Я действительно глуп. К чему звать небытие, которое люди называют «смертью»? — если призрак вечной муки уже на исходе. Раньше я смеялся, закручивая спиралью дни, годы и века! раньше мне бы и в голову не пришло, как это времени может «почти не остаться»?!

Может.

На собственной шкуре понял — может.

Времени, воздуха, любви… свободы.

Я изменился. Я продолжаю меняться, стремительно и неотвратимо. У людей есть поговорка: «С кем поведешься…» Мудрая поговорка. Это про меня.

Но Хлеб Стыда отныне и до конца — это для кого-нибудь другого.

Застывшие фигуры оживают. Оттаивают. Начинают бесцельно двигаться. Я их понимаю. Они потеряны. Потеряны в самих себе. Они пытаются осознать увиденное, перевести в привычные им Имена и образы, облечь в шелуху из затертых от долгого употребления слов — чтобы наружу выглядывал лишь самый краешек ослепительной истины. Так, ерунда, блестящая игрушка, нестрашная и почти понятная. Я старался, я очень старался, чтобы их разум не отторг увиденное, — но увенчались ли мои старания успехом.

Разве что Заклятый и женщина-Проводник… — Башка кругом идет, — пожаловался сотник, нервно вытирая потную багровую плешь. — Слышь, чортяка, где это мы были? В Ерусалиме, что ли

Я не стал ему отвечать — да он и не ждал ответа.

— Уж лучше бы в Ерусалиме, — буркнул есаул, потянув носом воздух и скривившись. — Там-то хоть дух был приятный, яблочный! А здесь… Шмалько неожиданно подался к выбитому окну, выглянул во двор.

— Пане сотник! Солнышко донизу клонится! вечер близенько! Хлопцы мертвые на самой остатней жарище вышли! Похоронить бы надо, пане сотник, по-людски!

— Дело говоришь, Ондрий, — кивнул сотник, ворочая затекшей шеей. — Наш грех: забыли, заморочились… Только где хоронить-то будем? Камень один кругом. А за ворота лучше пока не соваться — мало ли…

Женщина-Проводник тронула его за плечо:

— У нас традиция: строить замки на костях предков. Обычно фамильный склеп располагается в подземелье, под северным крылом замка. Там наверняка отыщутся свободные усыпальницы.

— Добре. Мыкола, Хведир! — сходите, проверьте. Только факелы возьмите! Еще заблудитесь…

Я не слушаю сотника. Я… да, несомненно! — я шмыгаю носом. Заложен. Дышать (дышать?!) приходится больше ртом, а вибрации, которые люди именуют «запахами», и вовсе не воспринимаются. Кажется, мое новое-старое тело само позаботилось обо мне. Странно. Раньше я не разделял свое "я" и свое тело. Это было одно целое. А теперь? Не знаю. Теперь я ничего не знаю! Есть ли у меня душа, отдельная от тела? И если есть — была ли она всегда?

Рав Элиша, помоги!..

Я начал привыкать к этим камешкам будущей гробницы: «теперь», «раньше», «душа», «тело»!.. Я начал противопоставлять. Я перестал быть целым.

Впрочем, я действительно перестал быть целым: что я есть сейчас? — лишь жалкая частица былого каф-Малаха, Блудного Ангела, любителя смертных женщин и нарушителя Запретов.

— …Имею доложить, пан сотник: усыпальница замковая, склепом именуемая, в подземелье под северным крылом замка обнаружена была, как пани Сале и предрекала. Такоже имеются свободные помещения, для погребения предназначенные…

— Предназначенные, говоришь? значит, так тому и быть. Хоть и не в землице родной, а похороним хлопцев честно. Сходи-ка, Ондрий, поищи чего, чтоб кресты сделать. Негоже православных без креста-то хоронить.

— То я сделаю, пан сотник, не беспокойтесь!

— Ну, пошли. Перенесем браточков.

— Батько! Хорошо ли будет мальчонку-княжича здесь, с башкой этой поганой, оставлять? — вскинулась из угла Ярина.

— Да и чертенка…

— Да и чумака…

— Чумака трогать сейчас нельзя: рана откроется — умрет, — отрезала Сале Кеваль. — А о мальчике я позабочусь. Пойдем со мной, малыш, не бойся, — она склонилась над малолетним княжичем.