Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

Не подозревал он и о сходстве двух крепостей: той, в которую заточён его бывший друг Тимофей, ведь он не навестил его ни разу, и той, в которую заточила себя добровольно его обманутая дочь. Отличие в том, что крепость монастыря открыта денно и нощно и не имеет венца из колючей проволоки, а сходство — крепость исправительной колонии приютила на территории часовенку, пока не храм, конечно, но его зачин.

Не ведал Игорь Дмитриевич, что следующим летом неугомонный сосед по даче, бывший следователь Палашов, если следователь, конечно, может стать бывшим, отправится на машине в монастырь, прихватив при этом с собой новоиспечённую мать Марью Антоновну, да прямо с малюткой Василисочкой. И пока Евгений будет играть и гулять с малышкой, Ванечкина мать побеседует основательно с его любимой драгоценной дочерью. А после Олеся подержит на руках Ванину сестрёнку, заглянет в голубые глаза, и, наконец, в этот миг что-то перевернётся в её душе. Пробыв в монастыре ровно год, она соберёт вещи и вернётся домой к родителям, вернётся в школу и закончит одиннадцатый класс, поступит в педагогический университет и станет учителем начальных классов. Благодарно вспоминая время послушания и регулярно посещая церковь, она успеет выпустить два поколения деток из начальных классов. А потом встретит на богослужении успешного, но одинокого мужчину, он подойдёт к ней после службы, чтобы не расставаться с ней до самой смерти, чтобы родить и вырастить вместе четверых прекрасных детей. И глядя на эту дружную чету, нельзя будет не улыбаться. И Ваня Себров улыбался бы.

А она? Она сможет спокойно смотреть на Тимофея Глухова. Всю жизнь она пронесёт любовь к Богу и светлую память о Ване.

Память о Ване…

Двое несли охапки цветов, пробираясь по погосту к нужной могиле под высоченными липами. Его руки занимали белые и малиновые астры, её полнились алыми розами, как и год назад. Розы казались колючими и тяжёлыми, потому что стали символом рано утраченной любви и жизни. Чертополох, татарник с малиновыми цветами, непревзойдённая смесь астры и розы, уже отцвёл: его время — рубеж июля-августа.

Никто не тронет меня безнаказанно…

У каждого в жизни должен быть хоть один такой цветочек, хоть какое-то утешение, отдохновение от колкости бытия…

Да и каждый из нас должен быть хоть немножко в колючках, чтобы защитить то нежное и ранимое, что в нас есть…

Чертополох для этих двоих — не только символ утраты, но и встречи, и внезапно вспыхнувшей любви. Ядрёная смесь трагедии и безумства, боли и радости, долгого нестерпимого ожидания и предчувствия новой неизбежной встречи. И горькая память о том, что их всё же соединила смерть.

Палашова терзали одни воспоминания, его невесту — совсем другие. Мёртвый мальчик в морге, негодование, дневник с откровениями — Евгению Фёдоровичу, бывшему следователю Венёвского района. Живой застенчивый парень, белая ворона, трогательный мечтатель, дорогой человек, вспыхнувшая искра в темноте, источник неловкости, боли, надежды, обретённый и мгновенно утраченный возлюбленный, жених смерти — Миле Кирюшиной, талантливой впечатлительной девочке, преждевременно истерзанной роковыми событиями.

Силуэт женщины, мелькающий между стволов вековых деревьев, ожидаем и предсказуем. Они ещё не видят лица, но уже знают, кто это. Это мать мальчика, которому — охапки цветов, долгая память и вечный покой. Сердце вздрогнуло и споткнулось.

Они подходят молча, обмениваются с женщиной взглядами. Её глаза блестят невыплаканными слезами. Тщательно, не спеша укладывают цветы на прибранную ею могилу. Отступают на шаг, замирают и стоят притихшими, задумчивыми. Палашов взглядывает на невесту — Мила беззвучно плачет. Он прижимает её к груди, утыкается ей в макушку. Время женских слёз, время носовых платков.

Сюрприз получился не для жениха, а для Леонида Аркадьевича Лашина. Он никак не ожидал, что присутствие его дочери на свадьбе и будет главным подарком Палашову. Но, подумав пару дней и посовещавшись с супругой, он не отказал Бургасову и отпустил девочку. Дополнительных звонков и уговоров не потребовалось, потому что начальник всецело доверял подчинённому и бывшему подчинённому. Это был подходящий случай не только впервые для Сашуры погулять на свадьбе, но и побывать в Москве. Он отпустил Кирилла на три дня и взял с него слово, что они пройдут по всем знаковым местам города и заглянут хотя бы в пару музеев.

Бургасов позвонил накануне. К половине десятого вечера он должен был подъехать к Москве по Каширскому шоссе. Сашура ехала с ним. Палашов собирался встретить их на обочине перед МКАД, чтобы дальше сопроводить непривычного к Москве друга до своего нового дома на Соколиной горе.

Приезд Сашуры стал сюрпризом и для Милы, которая пригласила на торжество двоюродных брата и сестру, детей тёти Сони из Рязани.

— Женя, я понимаю, Кирилл — твой друг, твой давний товарищ, — высказывала удивлённо невеста, — но кто тебе эта девочка? Почему именно она? Я не понимаю.

— Дорогая моя, почему тебе всё обязательно нужно понимать? Когда она приедет, ты сама всё почувствуешь. Она завсегдатай нашего отдела, в котором я работал. Она — талисман. В её руках моя удача, в конце концов. Понимаешь? И она замечательная девчонка! И ещё это возможность для неё посмотреть Москву. За тринадцать лет жизни Аркадьевич не нашёл времени и сил её вывезти.

Палашов не стал рассказывать про возможность побыть с Кириллом, выяснить отношения и пойти дальше. Может быть, увидев этих двоих рядом, Мила сама всё поймёт.

Ванечку перевезли к бабушке Гале пораньше, а Мила поехала с Женей встречать его дорогих гостей на кромке дороги. Бургасов знал «девятку» как облупленную, поэтому не должен был её проскочить.

Двое сидели в серой, видавшей виды машине и смотрели друг на друга. Вид у него был загадочно-мечтательный, взгляд ласковый. Её кошачьи глаза блестели в свете придорожных фонарей, говорили о покорности, доверии и в то же время некоторой тревожности. Они молчали. Не тараторили, не обсуждали предстоящую завтра церемонию. Просто наслаждались возможностью побыть вдвоём, в стороне от забот и суеты. Они полнились чувствами, важностью друг для друга. Она смешно, по-детски, потёрла носик, и он не выдержал:

— Я люблю тебя.

Голос прошелестел от долгого