Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Леон и Ева провели над гнездом остаток дня, наблюдая за великолепными гордыми птицами в их привычной среде и за их обыденными занятиями, и вернулись в свою временную хижину, когда уже смеркалось.

— Никогда не забуду этот день, — прошептала Ева, прижимаясь к Леону под одеялом.

— Каждый день, когда мы вместе, незабываемый.

— Ты ведь не увезешь меня из Африки, правда?

— Здесь наш дом.

— Знаешь, когда я наблюдала за теми чудными крохами, у меня появилось странное чувство.

— У женщин это общий недуг, они все немного клуши, — усмехнулся Леон.

— Скажи, Баджер, у нас будут дети?

— Ты имеешь в виду — прямо сейчас?

— Ну, попрактиковаться не мешает. А ты что думаешь?

— Что думаю? Женщина, да ты гений! Не будем же тратить время на пустую болтовню.

Возвращение стало чуть ли не праздником для всей маньяты. Мальчишки-пастушки выследили их еще на дальних подступах и сообщили новость в деревню, так что Леона и Еву встречала толпа веселых, поющих и смеющихся людей. Под деревом совета пару дожидалась Лусима. Обняв Еву, она предложила ей сесть справа от себя. Леон, опустившись на табуретку с другой стороны, помогал женщинам объясняться в тех редких случаях, когда не срабатывало интуитивное понимание. В какой-то момент он вдруг остановился на полуслове, поднял голову и принюхался.

— Что это за восхитительный аромат?

Поскольку вопрос не был адресован кому-то в частности, то ответила на него Ева, первой сумевшая определить запах, по которому они так скучали последние дни.

— Кофе! Чудесный, прекрасный кофе! — И действительно, Ишмаэль уже подходил к ним с двумя чашками в одной руке и дымящимся кофейником в другой. На губах его играла улыбка триумфатора. — Ты и впрямь творишь чудеса! — добавила Ева по-французски. — Это единственное, чего мне недоставало для полного счастья.

— Я также привез кое-что из вашей одежды и обуви, чтобы вам не пришлось больше носить тряпки неверных.

Он неодобрительно посмотрел на шуку и поморщился.

В отличие от Евы Леон не обрадовался.

— Ишмаэль, где ты был? — с тревогой спросил он. — Ходил в Перси-Кэмп? Ты ведь оттуда принес кофе и платье для мемсагиб?

— Ндио, бвана, — с гордостью подтвердил Ишмаэль. — Я ездил в лагерь, и на все у меня ушло четыре дня.

— Тебя кто-нибудь видел? Кто был в лагере?

— Только бвана Хенни.

— Ты сказал ему, где мы?

— Да, он спросил, и я ответил. — Лишь теперь Ишмаэль заметил, что хозяин не разделяет его радости. — Я сделал что-то не так, эфенди?

Леон отвернулся и сжал кулаки, с трудом удерживая рвущуюся наружу злость, а когда снова посмотрел на Ишмаэля, его лицо походило на маску.

— Ты сделал так, как считал правильным. Кофе отличный. Впрочем, у тебя другого и не бывает.

Ишмаэль слишком хорошо знал господина, чтобы поверить словам, а потому, еще не понимая, чем провинился, поспешил вернуться в хижину.

Ева посмотрела на Леона. Пальцы ее сплелись на колене, кровь отхлынула от лица, глаза потемнели от тревоги, но голос еще остался спокойным.

— Случилось что-то плохое, да?

— Нам больше нельзя здесь оставаться, — хмуро ответил он и посмотрел на запад, где солнце висело над горизонтом. — Выйти следовало бы прямо сейчас, но уже поздно. Не хочу спускаться в темноте. Подождем до первого света.

— В чем дело, Баджер? — Она взяла его за руку.

— Пока мы ходили к орлиному гнездовью, Ишмаэль наведался в Перси-Кэмп за припасами. Встретил там Хенни Дюрана и рассказал, где мы.

— Хенни наш друг, разве нет? Он не сделает нам ничего плохого.

— Умышленно — нет, но Хенни не понимает ситуации. Мы не можем рисковать. Если граф жив, он явится за тобой.

— Отто мертв, дорогой.

— Тебе снилось, что он умер. Мы не знаем этого наверняка. К тому же остались еще и другие, твои хозяева в Уайтхолле. Просто так они тебя не отпустят. Нужно уходить. Бежать.

— Куда?

— Если сумеем добраться до аэроплана, то улетим в Дар-эс-Салам. Оттуда на пароходе можно уплыть в Южную Африку или Австралию. Сменим имена, и нас никто не найдет — мы просто исчезнем.

— У нас нет денег.

— Деньги есть. Перси оставил мне вполне достаточно. Ты со мной?

— Конечно, — нисколько не колеблясь, ответила Ева. — Отныне куда бы ты ни пошел, я всегда с тобой.

Леон улыбнулся ей и повернулся к Лусиме:

— Мама, нам нужно уходить.

— Да, — ничуть не удивившись, согласилась шаманка. — Я знала, что вам придется уйти, но не сказала. Не смогла.

Ева поняла ее без перевода.

— Ты заглянула за занавес? — спросила она.

Лусима кивнула.

— Можешь сказать, что увидела?

— Только краешек будущего. И в том, что я увидела, мой цветок, хорошего мало.

— Все равно я хочу знать. Может быть, то, что ты скажешь, откроет нам путь к спасению.

Лусима вздохнула:

— Как хочешь. Я тебя предупредила.

Она хлопнула в ладоши, и к ней подбежали девушки-рабыни. Шаманка отдала распоряжения, и девушки помчались к ее хижине. Когда они вернулись со всем необходимым для проведения ритуала, солнце уже село и сумерки быстро отступали перед надвигающейся ночью. Служанки развели небольшой костер. Лусима развязала кожаный мешочек, достала щепотку сушеной травы и, бормоча заклинания, бросила в огонь. Пламя подхватило ее на лету и проглотило мгновенно, оставив только облачко едкого дыма. Одна из девушек поставила на огонь глиняный горшок, наполненный до краев какой-то жидкостью. Огненные языки отражались в ней, как в зеркале.

Лусима подозвала Еву и Леона.

— Подойдите, сядьте рядом.

Втроем они устроились вокруг костра. Взяв костяную чашку, шаманка зачерпнула в горшке и протянула чашку Еве.

— Пейте.

Они отхлебнули по глотку горького варева. Лусима допила остаток.

— Смотрите в зеркало.

Они послушно склонились над горшком, но увидели на волнующейся поверхности только собственные колышущиеся образы. Жидкость забулькала, закипела, и Лусима, вглядываясь в змеящиеся клубы пара, принялась бормотать свои заклинания. Наконец, не отрывая глаз от горшка, она заговорила резким от напряжения голосом:

— Есть два врага, мужчина и женщина. Оба стремятся разорвать соединяющую вас цепь любви.

Ева приглушенно вскрикнула, словно от боли, и тут же умолкла.

— Я вижу женщину с серебряной полосой на голове.

— Миссис Райан, — прошептала Ева, когда Леон перевел слова Лусимы. — У нее надо лбом седая прядь.

— У мужчины только одна рука.

Они переглянулись. Леон покачал головой:

— Я такого не знаю. Скажи, Мама, эти два врага… достигнут ли они своей цели?

Лусима тяжело застонала.

— Больше я не вижу. Дым и пламя застилают небо. Весь мир горит. Большая серебряная рыба плывет над пламенем… она несет надежду и богатство…

— Что это за рыба, Мама? — спросил Леон.

— Пожалуйста, объясни нам свое видение! — попросила Ева, но пелена уже спала с глаз шаманки, взгляд ее прояснился.

— Больше ничего нет. — Лусима покачала головой. — Я предупреждала тебя, мой цветок, в будущем мало такого, что ты хотела бы услышать. — Она протянула руку и одним движением опрокинула горшок, содержимое которого с шипением обратилось в белый клуб пара. — Ступайте и отдохните. Эта ночь — ваша последняя на Лонсоньо. Если вы и вернетесь сюда, то очень и очень не скоро.

Перед тем как лечь, Леон распорядился заранее приготовить все необходимое, чтобы выступить с первым светом.

Ночь прошла спокойно, но, едва проснувшись, они инстинктивно потянулись друг к другу, словно ощущая приближение некоей неопределенной опасности. Оживающий лес наполнился хором птичьих голосов, приветствующих наступление нового дня, сквозь щели в стенах протек сереющий рассвет, однако утренний порыв страсти, подхвативший Леона и Еву, не принес ни радости, ни облегчения. В то утро они предавались любви с каким-то отчаянным исступлением, и, когда буря промчалась, еще долго лежали в объятиях друг друга, мокрые от пота, дрожащие, опустошенные.