Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Мы не питали никаких иллюзий относительно долговременных последствий принятого Гитлером решения. По собственной инициативе, без каких-либо инструкций от моего правительства, я изложил месье Сараджоглу свои соображения относительно того, что наступил подходящий момент обратиться к британскому послу с просьбой запросить свое правительство, не находит ли оно своевременным прекратить военные действия на Западном фронте и объединить усилия для борьбы с державой, чья политика предусматривает уничтожение западной цивилизации. Месье Сараджоглу постарался немедленно связаться с сэром Хью Натчбулл-Хаджессеном, но британский посол находился на борту своей яхты в Мраморном море и был недоступен. К моменту, когда они на следующий день встретились, мистер Черчилль уже выступил по радио с обещанием оказать помощь России, и сэр Хью сообщил месье Сараджоглу, что не видит для себя смысла выступать с подобной инициативой.

Ввиду обвинений в том, что в ходе подготовки Германией нападения на Россию для подписания договора о дружбе на Турцию оказывалось давление, я считаю себя обязанным процитировать несколько фраз из речи месье Сараджоглу, произнесенной им в Турецком национальном собрании 25 июня: «Этот договор является опорным столпом мира посреди бурь и разрушений, вызванных войной. Он выгоден и турецкому народу, и германскому народу, и всему остальному человечеству. Договор был представлен на суд зарубежного общественного мнения неделю назад, и я могу только засвидетельствовать, что он встретил всеобщее одобрение. Весь мир теперь связан мирными договорами и союзами с Турцией».

Будущее лежало теперь под тенью потрясающей битвы, происходившей на востоке. Отношения между Турцией и Великобританией достигли низшей точки. 17 июля в Анкару прибыл германский посол в Москве Шуленбург со своим персоналом. Он рассказал мне о своих отчаянных усилиях удержать Гитлера и Риббентропа от объявления войны. В сентябре прибыл также наш персонал из Тегерана, поскольку персы под объединенным давлением англичан и русских были вынуждены разорвать дипломатические отношения с Германией. Посланник, герр Эттель, был одним из дипломатов в ведомстве Риббентропа и составил себе репутацию в бытность партийным организатором живших в Италии немцев. Он раскрыл одному из моих коллег секрет того, как можно в глазах Гитлера добиться профессионального успеха. Доклады, направляемые канцлеру, должны всегда быть «любопытными» вне зависимости от того, точны они или нет. Первым вопросом, который задавал Гитлер, когда ему приносили для ознакомления подобные документы, был всегда такой: «Этот доклад приятный или неприятный?» «Неприятные» отчеты даже не прочитывались, а сразу же сдавались в архив.

В своей летней резиденции в Терапии я встретился также с адмиралом Канарисом, руководителем абвера нашей военной разведки. Он был должным образом благодарен за сведения, передаваемые моим персоналом его организации, о которых он всегда говорил, что они объективнее любых докладов из оккупированных столиц или из немногих сохранивших до той поры нейтралитет стран. По поводу русской кампании он был настроен крайне пессимистично, как, впрочем, и большинство опытных профессиональных офицеров. Вместе с ним и с помощью турецкого правительства мы организовали крупномасштабную программу для снижения тревоги и неуверенности в Греции.

Я был знаком с Канарисом тридцать лет. В периоды осложнения моих отношений с партией, и в особенности после убийств Бозе и Кеттелера, я обращался к нему за помощью. Мне было известно, что он не скрывает своего негативного отношения к режиму, и я всегда восхищался искусством, с которым он удерживает свои позиции перед лицом Гейдриха, гестапо и даже самого Гитлера. Я всегда мог совершенно открыто высказывать ему свои мысли.

Его абвер являлся только одной из нескольких конкурирующих и частично дублирующих друг друга служб. Sicherheitsdienst, организованная гестапо и руководимая Гейдрихом, была первоначально внутренней германской организацией, хотя ее информационные подразделения были после начала войны значительно расширены. «Auslandsorganisation» герра Боле также содержала собственную информационную службу. Все эти агентства, однако, действовали несогласованно и постоянно вмешивались в дела друг друга. В Турции их соперничество доходило до того, что они «сдавали» агентов конкурирующих служб турецкой полиции.

Канарис был не в состоянии положить конец этой странной ситуации. Я знал его как истинного патриота, который ни в коем случае не сделал бы ничего, что могло принести вред интересам его страны. Предположение о том, что он мог быть британским шпионом, просто абсурдно. Но ему всегда приходилось вести внутреннюю борьбу с самим собой, чтобы примирить стремление ограничить крайние проявления существующего режима с желанием не повредить интересам страны.

В сентябре я по болезни вернулся в Берлин в сопровождении жены и главного хирурга германского госпиталя в Стамбуле. По выздоровлении я посетил Гитлера в его восточнопрусской штаб– квартире. Многие из моих друзей в Берлине очень просили меня рассказать Гитлеру о падении морали в стране. И действительно, начало новой антицерковной кампании в то время, когда народ призывали к совершению новых величайших усилий, могло показаться каким-то гротеском. Проповеди епископа Мюнстерского графа Галена, протестовавшего против такого развития событий, ходили по рукам, а от Ламмерса, статс-секретаря рейхсканцелярии, я знал, что их даже показывали Гитлеру, что позволило мне, по крайней мере, поднять этот вопрос. Гитлер, казалось, оценил мои доводы, но, как и во многих случаях до того, обвинил во всем горячие головы в партии. Он дал распоряжение управлявшему делами партии Мартину Борману прекратить этот «нонсенс», – он не потерпит разжигания внутренних конфликтов. Борман же, по-видимому, передал своим гаулейтерам, что эти инструкции не следует воспринимать слишком серьезно. Перед отъездом в Анкару я узнал, что мой сын, участвовавший в югославской кампании и находившийся со своей частью во время ремонта их техники в резерве, перевелся в группу армий, наступавшую на Москву.

До окончания моего пребывания в Германии у меня случилась очередная стычка с Риббентропом. Одно из неудобств, от которых страдали его послы, заключалось в том, что наши службы перехвата умели расшифровывать все сообщения, передававшиеся нашими противниками и дипломатами нейтральных стран, за исключением британских и американских кодов. Поэтому было невозможно вести откровенные разговоры с нашими нейтральными друзьями, которые вполне могли сообщать своим правительствам об их содержании, без риска, что уже на следующее утро все подробности беседы окажутся на столе у Риббентропа. Мне было известно, к примеру, что мы «раскололи» секретный шифр итальянцев, и я при случае сказал Риббентропу, что у нас нет причин надеяться на то, что в британской службе перехвата работают худшие специалисты, чем у нас. Поэтому будет только разумно, если мы посоветуем итальянцам заменить свою шифровальную систему. С этим он не пожелал согласиться, поскольку тогда он сам не будет знать, что происходит в Риме. Для него, по– видимому, не имело никакого значения, что британцам, если они будут информированы о намерениях нашего друга Чиано, станет известно о любом выходе итальянского флота из гаваней, о наших планах в Африке или даже то, что из-за этого наши собственные солдаты могут быть с большей легкостью отправлены на дно моря. Вычислить цену подобного цинизма было невозможно.