Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

После признания Альфрида военным преступником барон Тило фон Вильмовски опубликовал резкую отповедь Зауру, обличающую его в том, что он был «назван по воле Гитлера преемником Шпеера и своим грубым поведением создал невыносимую атмосферу в экономике Германии». Барон объявил, что Заур – расист и, кроме того, что этот фанатик получил одобрение у американцев.

Тот факт, что он однажды использовал пренебрежительное слово «полячишки» в официальном письме, вовсе ему не повредило. Тот факт, что во время посещения завода он безо всякой причины дал пощечину оказавшемуся поблизости русскому рабочему, в правлении Круппа остался без внимания. Этот человек, который фактически воплощал в жизнь программу германских властей по использованию рабского труда и которому следует поменяться ролями с обвиняемыми, – этот человек вновь сделал все, что мог, против своих жертв, так же как делал это при Гитлере».

Благосклонность Тило к своему подвергшемуся нападкам племяннику восхитительна, в отличие от его щепетильности. Хотя Заур и Шпеер были упомянуты в последнем завете Гитлера, который в значительной мере был выпадом против мирового еврейства, Заур ничего не выигрывал, появившись в Нюрнберге в качестве свидетеля обвинения. Но дело не в этом. Главным является то, что подтекст приказа фюрера от 8 августа был очевиден для всех, и Альфрид никогда не отрицал, что он прекрасно понимал это тогда или что позднее он увидел последствия своими собственными глазами. В письменном показании под присягой он признал: «В частности, по поводу «Бертаверк» в Маркштедте близ Бреслау, это правда, что для строительных работ перед открытием этого завода… использовался труд большой массы заключенных концлагеря, о чем лично мне было известно. Я лично четыре или пять раз бывал в Маркштедте. По крайней мере однажды, во время посещения Маркштедта, я видел концентрационный лагерь Фюнфтайхен. В этом лагере заключенных с «Бертаверк» запирали на ночь. Там и в других местах он брал на себя руководство по эффективному использованию рабского труда. 16 ноября 1943 года он сказал Иоганнесу Шредеру, в то время шефу бухгалтерского отдела, что «один завод работает далеко не на полную мощность и что следует взять туда 300–400 рабочих».

Протесты тех, кто заявлял, что насильственный труд военнопленных противоречит нормам морали и международного права, игнорировались. Еще в 1941 году появление огромных масс военнопленных на заводах Круппа смущало приверженцев консервативных юнкерских традиций. В Берлине адмирал Вильгельм Канарис возражал, называя это нарушением Гаагских соглашений, Женевской конвенции и правил ведения войны, сформировавшихся за последние полтора столетия. Он говорил, что «с XVIII века постепенно стало общепринятым на фронтах, что взятие в плен не является актом мести или наказания, но лишь превентивной изоляцией, единственная цель которой – исключить дальнейшее участие военнопленных в боевых действиях. Этот принцип был выработан в соответствии с точкой зрения, которой придерживаются все армии: что убивать или калечить беззащитных людей противоречит военной традиции». Среди тех, кто задумался над логичностью высказанного адмиралом, был и Альберт Шредтер, старый крупповский служащий. В течение пятнадцати лет Шредтер управлял огромной верфью «Германия». В 1941 году к нему начали присылать толпы голландских, бельгийских и французских солдат, одетых в полосатые тюремные куртки. Вспомнив, что «использование военнопленных для непосредственного производства вооружения является противозаконным», он отправился со своими сомнениями в Эссен. Альфрид объяснил ему, что военнопленные работают уже на «Гусштальфабрик», и в доказательство сам провел его по цехам. По свидетельству Шредтера, будущий хозяин концерна сказал: «Вы пришли сюда со всеми этими проблемами. Мы покажем вам, как мы их разрешаем». Управляющему из Киля было позволено «уладить дела» в соответствии с местными условиями, но это не означало, что он мог поступать как ему заблагорассудится. «Законность использования иностранных рабочих на военном производстве, – предостерег его Альфрид, – обсуждению не подлежит».

Контраргумент позиции Канариса был сжато изложен фельдмаршалом Вильгельмом Кейтелем, который писал, имея в виду Восточный фронт: «Подобные возражения возникают из представления о рыцарском ведении войны. Эта война ведется для уничтожения идеологии. Поэтому я одобряю и поддерживаю данные меры». В таком виде все это выглядит как теоретический спор. Практическое же проведение «данных мер» обернулось неслыханными ужасами. Кейтель, который был повешен, в частности, и за «поддержку этих мер», сам никакой выгоды из использования военнопленных на военных заводах не извлекал и не видел, как это делается. Альфрид же, который благополучно вышел из тюрьмы, извлекал прямую выгоду из нацистской «трудовой программы», видел ее реальное воплощение на своих заводах и постоянно получал сведения об ужасах крупповских лагерей от находившихся у него на службе врачей. 15 декабря 1942 года доктор Виле, его собственный семейный врач, прислал подробный отчет, в котором, в частности, описывалось вскрытие трупа военнопленного, в буквальном смысле слова умершего от голода: «Никаких заболеваний обнаружено не было, хотя установлено состояние предельного истощения. Организм полностью лишен жировой ткани, имеется картина так называемой серозной атрофии. Печень уменьшена и полностью лишена жира и гликогена; мышечная ткань почти полностью атрофирована». Доктор Вильгельм Егер, старший крупповский врач, инспектировал обнесенные колючей проволокой бараки и пришел к следующему заключению: «Условия во всех лагерях для иностранных рабочих чрезвычайно плохи. Людей содержат в большой тесноте. Питание совершенно недостаточное… Оно включает только никуда не годное мясо, как, например, конину или мясо, забракованное ветеринарами ввиду его зараженности туберкулезными бациллами. Одежда также совершенно не отвечает необходимым требованиям. Иностранцы из восточных областей работают и спят в той же одежде, в которой их привезли. В холодную и сырую погоду они вынуждены пользоваться одеялами как куртками. Многим приходится работать босиком даже зимой. Особенно часты заболевания туберкулезом. Процент туберкулезных больных в четыре раза превышает нормальный. Это результат скверных жилищных условий, недостаточного и недоброкачественного питания, а также чрезмерно большой физической нагрузки».

На суде Альфрид, в отличие от многих других обвиняемых, редко ссылается на то, что он забыл подробности или вообще ничего не помнит. Наоборот, он вспоминал имена, даты, цифры. Максимилиану Кесслеру – одному из тех, кто его допрашивал, – он рассказал особенно поразительный случай, который показывает, каких масштабов достигла «охота за людьми» под руководством Заукеля. Как-то днем Альфрид заметил в серой толпе проходящих мимо концлагерных рабочих знакомое лицо. Этот человек оказался Боссом ван Стеенвиком, мужем его троюродной сестры. Он был схвачен в своем поместье в Нордвике, лечебном курорте неподалеку от Гааги. И немецкие солдаты только хохотали, когда он заявил, что он родственник Круппа. Альфрид узнал его, а позже признался, что не имеет ни малейшего представления о дальнейшей судьбе ван Стеенвика. С фирмой было связано столько народу! Он признал и следующее: «Я знаю, что около 50 процентов рабочих на крупповских угольных шахтах были иностранцами и что примерно четыре пятых этих рабочих были вывезены с Востока».