История второй русской революции - Павел Милюков

Час решительного столкновения приближался. Разбуженный Керенский с Коноваловым и адъютантами в девятом часу бросились в штаб и там уже нашли следы деятельности большевиков. Юнкера, охранявшие дворец, получили от них ультиматум с требованием покинуть дворец под угрозой беспощадных репрессий. У блиндированных автомобилей «исчезли» некоторые части, и автомобили были приведены в негодность для защиты. Становилось ясно, что защищаться в Зимнем дворце невозможно. «Посоветовавшись с министрами Коноваловым и Кишкиным, подоспевшим к этому времени, и переговорив с некоторыми оставшимися верными присяге офицерами штаба», Керенский решил «ехать, не теряя ни минуты, навстречу эшелонам, застрявшим где-то у Гатчины», оставив в Зимнем дворце беспомощное правительство.

В десятом часу утра на дом к одевавшемуся В. Д. Набокову позвонили два офицера. Взволнованным тоном они сказали ему: «Вы, вероятно, знаете, что началось восстание; почта, телеграф, телефон, арсенал, вокзалы захвачены; все главные пункты в руках большевиков; войска переходят на их сторону, сопротивления никакого; дело Временного правительства проиграно. Наша задача спасти Керенского, увезти его поскорее на автомобиле навстречу тем оставшимся верными Временному правительству войскам, которые двигаются к Луге. Все наши моторы захвачены или испорчены». Они просили В. Д. Набокова достать им два «закрытых автомобиля». Не получив просимого, они повторили попытку у секретаря американского посольства Уайтхауза. Вот как рассказывает об этом американский посол Дэвид Френсис в своей книге[124]: «Секретарь Уайтхауз вбежал ко мне в сильном возбуждении и сказал, что за его автомобилем, на котором развевался американский флаг, следовал до его квартиры русский офицер, заявивший, что Керенскому этот автомобиль нужен для поездки на фронт. Уайтхауз и его шурин барон Рамзай отправились с офицером в главный штаб, чтобы проверить источник этого изумительного заявления. Там они нашли Керенского... Все были страшно возбуждены, и царствовал полный хаос. Керенский подтвердил заявление офицера, что ему нужен автомобиль Уайтхауза, чтобы ехать на фронт. Уайтхауз заявил: это мой собственный автомобиль, а у вас (он показал на Зимний дворец, по другую сторону площади) больше тридцати автомобилей ожидают у подъезда. Керенский отвечал: они ночью испорчены, и большевики распоряжаются всеми войсками в Петрограде, за исключением немногих, заявляющих о своем нейтралитете; они отказываются подчиняться моим приказаниям. Уайтхауз и Рамзай, посоветовавшись наспех, пришли к резонному заключению, что, так как автомобиль уже захвачен фактически, они больше противиться не могут. Выйдя из штаба, Уайтхауз вспомнил об американском флаге и, вернувшись, сказал офицеру, просившему об автомобиле, что он должен снять флаг, прежде чем использует автомобиль. Тот возражал, и после некоторых пререканий Уайтхаузу пришлось удовлетвориться протестом против того, чтобы Керенский пользовался флагом... Я одобрил, но приказал никому не говорить об этом... Позднее до меня дошли слухи, что Керенский выехал из города на автомобиле американского посольства и под американским флагом»[125].

Последнее не совсем верно. Керенский поехал на своем автомобиле, но американская машина, «кстати, оказавшаяся тут», по выражению Керенского, следовала за ним «на почтительном расстоянии», но тем не менее «под американским флагом», очевидно, не из простой любезности к «желанию союзников». Керенский подчеркивает в своем рассказе, что он решил «действовать с открытым забралом» и соблюдая до мелочей «всю привычную внешность своих ежедневных выездов». Но, быть может, американский флаг и сыграл свою роль в «растерянности патрулей у красных отрядов», заметивших Керенского. Как бы то ни было, при проезде через людные места столицы узнанный многими прохожими-солдатами Керенский не был остановлен. «Наверное, секунду спустя после моего проезда, — замечает он, — ни один из них не мог себе объяснить, как это случилось, что он не только пропустил этого “контрреволюционера”, “врага народа”, но и отдал ему честь». Замечание, которое ярко характеризует настроение уезжавшего Керенского и психологию начинавшегося, но еще не вполне осознавшего свои цели восстания.

«Въезжая в рабочие кварталы и приближаясь к Московской заставе, — продолжает Керенский свой рассказ, — мы стали развивать скорость и, наконец, помчались с головокружительной быстротой. Помню, как на самом выезде из города стоявшие в охранении красногвардейцы, завидя наш автомобиль, стали с разных сторон сбегаться на шоссе, но мы уже промчались мимо, а они не только не сделали попытки остановить, они и распознать-то нас не успели». Опасность для Керенского миновала.

Но вернемся к тому, что в этот роковой день 25 октября происходило в Петрограде. Главное внимание восставших было, конечно, направлено на министров и на Совет республики. Созванные на утреннее заседание министры собирались в Зимний дворец. Площадь между дворцом и зданием штаба, а также ближайшая часть Невского до Мойки были еще свободны от восставших. Выше по Невскому уже утром появились броневые автомобили военно-революционного комитета. За мостом через Мойку рабочие строили баррикады и ставили пулеметы. Со стороны Миллионной тоже подходили отряды восставших. Подъезжавший с этой стороны к Зимнему дворцу на заседание министр С. Н. Прокопович был арестован вместе с Е. Д. Кусковой. Последняя была отпущена. Позднее у выхода Миллионной стали броневики, державшие, согласно решению бронебатальона, «нейтралитет» между правительством и Лениным.

Все улицы вокруг Мариинского дворца также были понемногу заняты. Собравшиеся довольно рано по приглашению председателя Авксентьева члены президиума Совета республики обсуждали создавшееся положение. Другие члены постепенно подходили, когда Мариинский дворец был оцеплен. Солдаты расположились внутри дворца шпалерами по большой лестнице, ведущей в бельэтаж дворца из нижнего вестибюля. Около часу дня членам президиума было передано требование немедленно расходиться, иначе через полчаса начнется обстрел. Оставалось только подчиниться силе. Совет старейшин протестовал против насилия и поручил своему председателю созвать Совет республики при первой возможности. Об этом решении было доложено немногим членам, собравшимся в почти пустом зале заседаний. Никакой попытки, подобно той, какую сделала городская дума, оставить организованный орган или группу членов, чтобы реагировать на события, не было сделано. В этом сказалось общее сознание бессилия этого эфемерного учреждения и невозможность для него после принятой накануне резолюции, предпринимать какие бы то ни было совместные действия. Один за другим члены Совета проходили по лестнице среди развалившихся в удобных позах солдат, бросавших на них равнодушные или злобные взгляды. Внизу, в дверях, просматривали документы уходящих и выпускали на площадь поодиночке. Ожидали сортировки членов и кое-каких арестов. Но у революционного штаба были другие заботы. Члены Совета были пропущены все, кроме князя В. А. Оболенского, короткая задержка которого была, очевидно, вызвана его титулом. Мариинский дворец опустел.

После отъезда Керенского в исполнение обязанностей министра-председателя вступил А. И. Коновалов, а высшее заведование военной охраной Петрограда взял на себя Н. М. Кишкин. За подписью А. И. Коновалова было составлено воззвание к армии, начинавшееся словами: «В Петрограде назревают грозные события». В воззвании излагалась история этих событий. «Непосредственно вслед за приказанием войскам Петроградского гарнизона выйти на фронт для защиты столицы от наступающего врага началась упорная агитация в полках и на заводах». Затем был «самочинно созван» военно-революционный комитет, грозивший своими действиями парализовать оборону столицы. Правительство приняло против него меры, но «ввиду неустойчивости и нерешительности части Петроградского гарнизона не все распоряжения Временного правительства оказались выполненными». В результате «Петрограду грозит гражданская война и анархия; вместе с тем грозит приостановка деятельности государственного организма, прекращение дипломатической работы, имеющей целью приближение мира, прекращение работы по созыву Учредительного собрания, приостановка снабжения армии припасами, одеждой и снарядами..! Действующая армия... не может допустить, чтобы ей наносился предательский удар в спину». И Коновалов призывал армию «сплотиться вокруг Временного правительства и центральных органов революционной демократии».

В ожидании, пока воззвание дойдет до фронта и произведет то действие, на которое рассчитывало правительство, нужно было, однако, немедленно действовать в самом Петрограде.

В помещении главного штаба против дворца — единственная территория, оставшаяся еще в распоряжении правительства, — происходило обсуждение способов борьбы с восстанием. Никаких действенных способов, собственно, уже не оставалось, и немудрено, что отзывы военных участников совещания: Багратуни, Полковникова, приглашенного на совещание генерала Алексеева — были самые пессимистические. Представители казачьих полков, предлагавшие правительству поддержку накануне, теперь заявили петроградскому Совету, что приказаний правительства они исполнять не будут, а, оставаясь нейтральными, готовы нести охрану государственных имуществ и личной безопасности граждан. Полки гарнизона не повиновались приказам штаба и арестовывали своих офицеров. На площадь между дворцом и штабом к полудню постепенно собирались, по приказаниям штаба, юнкера из военных школ: из школы прапорщиков, инженерных войск, школы прапорщиков из Ораниенбаума и Петергофа, взвод от Константиновского артиллерийского училища. Как видно из воспоминаний поручика А. П. Синегуба («Архив русской революции», Т. IV), настроение юнкеров было очень сложное. Они колебались между необходимостью исполнить долг, защищая родину от врагов всего того, что для них было свято, и недоверчивым отношением к правительству, в особенности «главноуговаривающему» Керенскому. В психологии падающей власти они видели слишком много общего с тем, против чего им предстояло сейчас бороться, рискуя жизнью. Естественно, что уже при обсуждении положения утром в «Советах» школ обнаружились разногласия. В течение дня эти разногласия усиливались по мере того, как для юнкеров выяснились безнадежность положения и их изолированность, отсутствие Керенского, отъезд которого они считали побегом, недостаток боевых запасов для занятия дворца и отсутствие единого компетентного руководства. Н. М. Кишкин, участвовавший в утреннем совещании штаба, пытался вдохнуть в защитников веру в возможность обороны до подхода с фронта частей, за которыми поехал Керенский. Но он должен был убедиться, что у начальства округа этой веры не было. В гневе он отрешил от должности Полковникова и вернулся во дворец, чтобы оттуда организовать сопротивление. Генерала Алексеева Савинков настойчиво убеждал поехать в Союз казачьих войск, с которым он в это время имел контакты и который сделал его своим представителем в Совете республики. Но было ясно, что руководители Союза так же мало могут распоряжаться казачьими полками, как штаб — войсками гарнизона. Генерал Алексеев вынужден был признать, что его дальнейшее участие в руководстве бесполезно, ибо некем руководить. После этого Савинков выехал к Керенскому.