Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

Когда думаешь об этом бабьем мире, с какой благодарностью приходишь к Ляле! И так понимаешь по ней, что мужчина, освобождая женщину, освобождал и себя.

Вот Тагор пишет, что индусская женщина, совершенно подчиняясь мужчине, обретает над ним особую власть. Знаем мы эту власть! Князь Голицын дожил до 80 лет и не мог завязать галстук без лакея: лакей завязывал ему галстук и обретал власть, без лакея князь не мог выйти из спальни. Как мне самому казалась таинственна эта власть женщины, и как через Лялю все стало ясно.

Мне так странно стало, когда Ляля уехала и я остался один: казалось невозможно так жить. Но скоро ко мне пришло что-то очень знакомое, что-то очень привычное, с чем я жил всю жизнь, и я узнал его и вспомнил: это мое одиночество.

Жизнь моя с Ефр. Павл. и с моими сыновьями была особой формой одиночества. Как бы мне хотелось сейчас добыть побольше денег и отдать бы их Е. П. и Леве, чтобы я не чувствовал их обиды и они совсем бы от меня отстали. Тысяч бы по десять, и навсегда, и хорош!

Ляля этого чувства не понимает, она не может отказаться совсем от нравственной оценки отношений.

6 Октября. Чтобы настоящим быть художником, надо преодолеть в себе злобную зависть к лучшему и преклонение перед совершенно прекрасным. Зачем мне завидовать лучшему, если лучшее есть маяк на моем пути, и зачем мне падать перед совершенно прекрасным, если я в нем в какой-то мере, пусть даже в самой малейшей, но участвую,

682

и тем самым даже, что я им восхищаюсь, я участвую, и если даже я кланяюсь, то это значит: я узнаю.

Пишу «Мировую катастрофу». Пробовал пойти в поле, поискать с Норкой зайца. Было солнечно и резкий холодный ветер. Вдруг захотелось есть, и едва добрался домой: очевидно, израсходовал себя на «Мировой катастрофе». Ветер, однако, юго-западный и есть надежда, что завтра будет теплее. Начал колоть дрова. Отправил Map. Вас. в Москву.

7 Октября. Утро хмурое и теплое (ветер надул). Ночью из-за чтения «Брусилова» Слезкина (роман посредственный, но тема-то хорошая) перенес на себя с царя Николая мучения за нерешительность и не только понял, а видел явление правды большевиков.

Вспомнилось из истории с Обществом охраны природы: самый поганый приставленный к нам сексот поссорился с Протопоповым и Протопопов не выдержал и ушел. После того Мантейфель, разболтавшись, на заседании характеризовал Протопопова как человека с личным интересом: так вот где-то ему удалось путем участия в общественности хорошо обеспечить себя картошкой. Тут-то вот и следовало бы мне постоять за правду и утереть нос Мантейфелю: сразу бы я этим и за правду постоял, и утвердил бы свое положение. А я, проглотив лягушку, ничего не сказал. Так вот было и в семье моей: все питались моим благодушием, называемым иными «добротой».

Но в двух положениях я оказался настоящим человеком: в моем искусстве слова и в отношении Ляли. Тут мое о-прав-дание. вот почему я так крепко и держусь за них.

Вот почему тоже не мне осуждать всех этих наших Фадеевых и других, захваченных страстотерпцев власти: как-никак, а я все-таки дезертир их фронта, правда невольный (а «Жень-шень», оказывается, – до чего о себе!).

8 одном я, может быть, ошибаюсь и распространяю свою ошибку. Я исхожу из поэтического жизнепонимания и 

683

принимаю бессознательно, что каждый человек в той или иной мере является непременно «поэтом в душе» и непременно должен что-то в этом смысле пережить лично, чтобы соединиться с другим человеком и войти в общество. Возможно, однако, что есть более короткий путь войти в общество путем простого чувства правды и способности стоять за нее. А скорее всего, может быть и так, что человек может быть одновременно и «поэтом в душе», и правдолюбцем.

Ночью пришла с Марьей Васильевной Ляля и принесла на себе яблоки и груши для посадки. Они с восьми утра доставали эти прививки и доставили их на место к часу ночи. От этой операции она ни жива ни мертва и, наверное, с неделю будет болеть. Не знаю, как отделаться от этого усердия, которое скоро должно кончиться еще одним инвалидом в моем доме. Продать если дачу – она все равно себе еще что-нибудь выдумает трудное. Думаю, что ее надо лечить режимом: та же болезнь, что и у Марьи Васильевны: спех до изнеможения.

8 Октября. Пасмурно, ветрено с севера, моросит. Как все смешано в лесу на дорожке: и шишки, и дубовый лист, и гриб в прутиках, и чего-чего только не брошено без порядка и смысла. Но что-то обратило мое внимание, и этот момент стал началом приведения всего в божественный порядок. Так помнить.

Мы с Лялей из восьми прививок посадили четыре яблони и одну бессемянку. Вот из-за этой бессемянки и вышла беда. Ляля знала, что все мое Хрущеве стояло на бессемянке, что это для меня священное дерево. И вдохновляясь этим чувством, она и совершила этот подвиг любви: вчера с восьми утра и до полуночи везла и несла сюда это дерево. А теперь больна.

Решил прямо по приезде в Москву начать с ней что-нибудь делать: показывать, исследовать, лечить.

Лени бы ее своей научить, беззаботности, легкомыслию, глупости, от которых все начинается (инициатива). Это новая моя мысль о тайне всякого начала.

684

9 Октября. Пасмурно, ветрено. Посадил сегодня последние саженцы. Соберемся – и завтра в Москву, и дальше уже буду на даче наездами.

В «Женихе» хорошо бы раскрыть сущность осмеянной «эмансипации» женщины: показать бы шкуру (т. е. старую женщину), из которой выползает змея (мудрость).

Начало непременно глупо, в том смысле глупо, что оно является преодолением логического разума: нужно мысль свою логически довести до последнего конца, потому что логически мыслить – это значит стареть. И когда эта мысль дойдет до конца и умрет, то из этой старой шкуры змеи выползет молодая живая без-мысленная инициатива. И в этом смысле всякое начало глупо, часто в сказках даже и нарочито глупо: жил-был на свете серенький козлик.

Вот как жить – как серенький козлик.

Стоит припомнить начало любого удачного своего рассказа, чтобы