Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы - Эрнст Гофман

Как-то ночью — банкомет только что прометал талию — барон поднял глаза и вдруг увидел перед собой немолодого человека, смотревшего на него в упор тяжелым, горестным взглядом. И потом всякий раз, подымая глаза, натыкался он на этот сумрачный взгляд, будивший в нем странное щемящее чувство. Только когда игра кончилась, покинул незнакомец зал. На другую ночь незнакомец снова стал против барона и уставил на него свои призрачные сумрачные глаза. Барон и на этот раз сдержался, но когда и на третью ночь увидел он перед собой незнакомца и снедающий огонь его глаз, он более не мог совладать с собой.

— Сударь, — обратился он к незнакомцу, — я вынужден вас просить — поищите себе другое место. Вы мне мешаете!

Незнакомец поклонился с горькой усмешкой, повернулся, не говоря ни слова, и покинул зал.

Но уже на следующую ночь он опять стоял против барона и не сводил с него сумрачных, горящих, пронзающих глаз.

На сей раз барон не сдержал гнева и злобно накинулся на непрошеного соглядатая:

— Сударь, если вам угодно на меня пялиться, соблаговолите выбрать более подходящее время и место; а сейчас я попросил бы вас…

И показал на дверь, заменив жестом то грубое слово, что просилось ему на язык.

Так же, как предыдущей ночью, незнакомец только горестно усмехнулся и с легким поклоном исчез.

Игра, выпитое вино, а в немалой степени и столкновение с незнакомцем взбудоражили Зигфрида, и он всю ночь не сомкнул глаз. Когда же за окном забрезжило утро, перед его очами явственно выступил образ незнакомца, его выразительное, резко очерченное угрюмое лицо, сумрачные, глубоко сидящие глаза, устремленные в упор на него, Зигфрида, его исполненные достоинства движения, которые, несмотря на потертое платье, выдавали благородство и хорошее воспитание. А с какой страдальческой покорностью выслушал незнакомец его грубую отповедь и, усилием волн подавив обиду, удалился из зала!

«Да, — сказал себе Зигфрид, — я оскорбил его, тяжко оскорбил! Что же я, грубый фанфарон по натуре, необузданный во гневе, без всякого повода и основания набрасывающийся на людей?»

И ему пришло в голову, что человек, так на него глядевший, был, должно быть, подавлен жестоким контрастом: он, возможно, бьется в когтях нужды, а в это самое время ему, барону, дерзостная игра приносит груды золота. И Зигфрид решил, едва настанет утро, разыскать незнакомца и загладить свою вину.

Случай пожелал, чтобы первый же попавшийся ему прохожий, по-видимому бесцельно бродивший по аллеям парка, был тот самый незнакомец.

Подойдя ближе, барон извинился за вчерашнее и по всей форме попросил прощения. Незнакомец заверил, что отнюдь не считает себя оскорбленным: ведь игрок в пылу азарта себя не помнит, значит, нечего на него и пенять — тогда как сам он виноват уж тем, что упорно отказывался покинуть место, где его присутствие было нежелательно, и этим нарвался на грубость.

Идя прямо к цели, барон заметил, что у каждого бывают временные трудности, которые особенно тяжелы для человека образованного, тонко чувствующего, и дал ясно понять, что готов поступиться всем своим выигрышем, а коли нужно, то и большей суммой, лишь бы облегчить положение незнакомца.

— Ошибаетесь, сударь, — возразил тот. — Напрасно вы думаете, что я нуждаюсь. Пусть я скорее беден, чем богат, — того, что у меня есть, вполне хватает на скромную жизнь. А кроме того, судите сами: если вы считаете, что оскорбили меня, и хотите деньгами искупить свою вину, то прилично ли мне, как человеку чести, а тем более дворянину, принять такое вспоможение?

— Мне кажется, — сказал барон в замешательстве, — мне кажется, я вас верно понял, я готов дать вам любое удовлетворение…

— О небо, — воскликнул незнакомец. — О небо! Каким неравным был бы подобный поединок! Надеюсь, вы не смотрите на дуэль как на ребяческое озорство и не считаете, что несколько капель крови, хотя бы всего лишь из поцарапанного пальца, могут отмыть запятнанную честь. Бывает, что двое не мыслят себе совместной жизни на земле, и если бы даже один обитал на Тибре, а другой на Кавказе, никакое расстояние не властно над их взаимной враждой. В таких случаях поединок решает, кому из них уступить место другому, и тогда он необходим. Между мной же и вами, как я уже сказал, поединок был бы неравным, ибо что стоит моя жизнь по сравнению с вашей? Если падете вы, с вами погибнет целый мир прекраснейших надежд, тогда как, сразив меня, вы лишь покончите с жалким существованием, отравленным мучительными воспоминаниями! А главное, я нисколько не считаю себя оскорбленным. Вы приказали мне убраться, я и убрался — только и всего!

Последние слова незнакомец произнес тоном, выдававшим затаенную обиду. Почувствовав это, барон снова попросил прощения, сославшись на то, что взгляд незнакомца непостижимым образом проникал ему в душу и он больше не мог его сносить.

— О, если бы мой взгляд и в самом деле проник вам в душу, — воскликнул незнакомец, — если бы он пробудил в вас мысль об опасности, которая вам угрожает! С юношеской беспечностью, не ведая страха, стоите вы над бездной, а между тем достаточно толчка, чтобы сбросить вас в пучину, из коей нет возврата. Короче говоря, вы на пути к тому, чтобы стать на свою погибель страстным игроком.

Барон стал уверять, что незнакомец заблуждается. И он подробно рассказал, какие обстоятельства привели его к карточному столу, утверждая, что у него нет влечения к игре, — просто он решил потерять сотни две луидоров и, как только это случится, бросить игру. Однако счастье привязалось к нему и следует за ним по пятам.

— Не называйте это счастьем! — воскликнул незнакомец. — Коварная ловушка, прельстительный обман враждебных сил — вот что такое ваше счастье, барон! Уже ваш рассказ о том, как вас вовлекли в игру, да и все ваше поведение за игрой, слишком ясно показывающее, что ваша одержимость растет с каждым днем, все, все это живо напоминает мне ужасную судьбу одного несчастного, который во многом схож с вами — да и начал он так же, как вы. Оттого-то я и глаз с вас не спускал и еле сдерживался, чтобы не сказать вам словами то, что вы должны были прочесть в моем взоре: «Или ты не видишь, как демоны простирают свои когтистые лапы, чтобы утащить тебя в Орк?» Вот что рвался я вам крикнуть — я мечтал познакомиться с вами, и, по крайней мере этого, достиг. Услышьте же историю несчастного, и, быть может, она убедит вас — то не пустая химера, когда я предупреждаю, что вы на краю гибели, и остерегаю вас.

Тут оба, незнакомец и барон, присели на уединенную скамью, и незнакомец следующим образом начал свой рассказ:

— Те же превосходные качества, что служат к украшению вам, господин барон, снискали шевалье Менару зависть и восхищение мужчин и сделали его кумиром женщин. Не хватало ему только богатства — тут фортуна обошлась с ним не так ласково, как с вами. Он жил чуть ли не нуждаясь, и лишь величайшая расчетливость позволяла ему поддерживать то положение в обществе, к какому обязывало его знатное происхождение. Всякий, даже самый ничтожный, проигрыш был бы для него чувствителен, грозя нарушить его жизненный уклад, и уже одно это не позволяло ему играть, к тому же его, как и вас, не привлекала игра, и воздержание не было для него лишением. Во всем же остальном был он необыкновенно удачлив, так что счастье шевалье Менара вошло в поговорку.

Но как-то поздним вечером он, против обыкновения, поддался уговорам и позволил увлечь себя в игорный дом. Приятели, приведшие его туда, вскоре оставили его одного и занялись игрой.

Безучастный ко всему окружающему, отдавшись своим мыслям, прохаживался шевалье по залу, бросая рассеянные взгляды на карточный стол, где ручейки золота со всех сторон текли к банкомету. Но тут его узнал старик полковник и воскликнул:

— Что за черт! С нами здесь шевалье Менар и его баснословное счастье, а мы проигрываемся в пух и прах, потому что он отлынивает от дела и не берет ничью сторону — ни нашу, ни банкомета. Но мы этого так не оставим! Пусть понтирует за меня!

Как шевалье ни отказывался, ссылаясь на свое неумение и полную неопытность, полковник и слышать ничего не хотел, и пришлось Менару занять место за столом. Так же, как и вам, господин барон, ему бешено везло — вскоре он выиграл для полковника значительную сумму, и тот нарадоваться не мог, что догадался воспользоваться испытанным счастьем шевалье Менара.

Однако это счастье, повергшее всех в изумление, не оказало ни малейшего действия на самого шевалье, напротив, его отвращение к картам странным образом укрепилось; когда же наутро он почувствовал, как истощило его физически и духовно напряжение бессонной ночи, он дал себе честное слово, что ноги его больше не будет в игорном доме.

Особенно утвердило его в таком намерении нелепое поведение полковника: старику отчаянно не везло, и он вбил себе в голову, что в его неудаче каким-то образом повинен шевалье. Теперь он назойливо требовал, чтобы шевалье за него понтировал или, по крайней мере, стоял с ним рядом за карточным столом, дабы своим присутствием отгонять нечистого, подсовывающего ему плохую карту. Известно, что нигде нет таких диких суеверий, как в мире игроков. И только после серьезного объяснения, подкрепленного угрозою, что он, шевалье Менар, скорее готов драться с полковником, чем за него понтировать, старик, не слишком охочий до дуэлей, угомонился. Шевалье же клял себя за то, что так легко поддался блажи старого дурня.