"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

«Висельники» наблюдали за приготовлениями к штурму с отведенного им участка на переднем крае. Под нужды «листьев» Дирк занял хорошо обустроенный участок траншеи с основательным блиндажом, где имелись все удобства для наблюдения в виде амбразур и перископа. Отличная возможность созерцать поле боя, которое сегодня, впервые за многие месяцы, станет просто полем.

Сам Дирк укрылся внутри блиндажа, оставив при себе командиров отделений. Вызвано это было не соображениями безопасности, лишь удобством наблюдения и координации действий взвода. А может, сыграла роль старая фронтовая привычка – любая крыша над головой лучше капризного неба, по малейшему поводу извергающего осточертевший дождь…

- Балет какой-то, - ворчал неподалеку Клейн, - Постановка. Наступали бы сами, мы здесь нужны, как штабному писарю – вторая задница. К чему все это, если сопротивления не ожидается? Балет…

Обычно французы по заведенной традиции начинали вялый артобстрел еще с ночи, но сегодня рассвет разливался над землей почти в полной тишине, не потревоженный утробным гулом канонады.

- Меньше слов, господин ефрейтор, - Дирк оборвал командира пулеметного отделения одним только взглядом, - Приказы мейстера не обсуждаются, как вам известно. Если «Висельники» здесь, значит для нас может найтись работа. Напоминаю, как только последние атакующие группы покидают траншеи переднего края, мы занимаем их и продолжаем наблюдение оттуда.

- Так точно, господин унтер-офицер, - Клейн прикусил язык, - В полной готовности. Может, и нам немного французов перепадет… Только рад буду.

- Сегодня пирушка у фон Мердера, - фыркнул скучающий возле блиндажа Шкуродер-Зиверс, - А мы здесь как няньки. Чтоб за столом не поперхнулся, значит…

- Рядовой Зиверс, тишина!..

Обычно сигналом к наступлению была осветительная ракета или слаженный артиллерийский залп. Но сегодня фон Мердер, даже имея дело с брошенными вражескими позициями, не собирался заблаговременно демонстрировать свои намерения. Сигнал разнесся по траншеям неслаженным перестуком – пехотинцы хлопали друг друга по плечу, тут же поднимаясь в атаку. «Окопный телеграф».

Дирк улыбнулся. Каковы бы ни были личные качества командира двести четырнадцатого полка, война его многому научила. И теперь он не просто хотел взять главный приз, как переспевшую грушу, которая сама свисает в ладонь. Он хотел сделать все безукоризненно, по своим правилам. Вознаградить себя за все причиненные французами неприятности.

Пехотинцы выскакивали из окопов, мягко, как коты, беззвучно отталкиваясь стоптанными сапогами от земляных стен и металлических скоб, подтягиваясь на специальных крючьях. Одна фигурка за другой покидали траншеи, превращаясь в колеблющиеся угловатые силуэты на фоне перепаханной земли. Силуэты быстро сливались в пехотные цепи, подгоняемые ефрейторами и унтерами, те держались немного позади, приготовив револьверы, сигнальные ракеты и свистки. Разрыхленное поле, изъязвленное сотнями воронок, мертвое, как лежащий на прозекторском столе полурастерзанный труп, дрогнуло и превратилось в коричневый океан, покрывшийся колеблющимися человеческими волнами. Со стороны этих волн доносился звук, действительно отдаленно напоминавший морской рокот, но звук сложный, не раскладывающийся на составные части, словно одновременно состоящий из шуршания, треска, стука, выдохов, скрипа кожи…

Пулеметные команды тащили тяжелые тупорылые «машингеверы», то и дело спотыкаясь в мягкой земле. Через каждые двадцать метров они укрывались со своим орудием в воронке, чтобы прикрыть при необходимости наступающие порядки. Но необходимости не было. Похожее на залапанное грязное стекло небо над французскими позициями оставалось спокойно и бесстрастно, его не потревожил ни один выстрел, ни один крик, ни одна ракета. Подстегиваемое этим доносящимся гулом, внутри Дирка о ребра затерлось что-то тревожное, ноющее. Поначалу он не смог определить, что было источником этого чувства, потом понял. Зрелище было слишком фантасмагоричным.

Бескрайнее развороченное поле, заполненное сотнями бегущих в полном молчании людей. Ни единого выстрела. Какой-то странный и жутковатый сон. Только он уже несколько лет не видел снов.

Все новые и новые пехотные цепи возникали у переднего края германских траншей и, помедлив какой-то ничтожный промежуток времени, качнувшись, выбрав возникшую слабину между звеньями, уверенно тянулись вперед, увлекая друг друга. В этом движении было что-то завораживающее, что-то сродни тому чувству, которое испытываешь, запрокинув голову перед высокой колокольней.

Полковые орудия молчали, но Дирк был уверен, что немногочисленная обслуга батареи сейчас тоже замерла в готовности, панорамы выставлены, снаряды в стволе, достаточно только рвануть шнур. А может, стрелять и вовсе не придется. Не исключено, что пехотинцы фон Мердера, ворвавшись на вражеские позиции, не встретят не только сопротивления, но и вообще чьего бы то ни было присутствия. За минувшие сутки даже тыловые остатки французских войск могли разбежаться как тараканы. Немногие рискнут сидеть в окопах с одной винтовкой на пятерых и ждать, пока боши сообразят ударить. Конечно, есть еще танки – эти вряд ли успели уйти далеко, слишком уж тихоходны. Но с танками пехота разберется. Облепит, как наглые муравьи облепляют неуклюжего жука, выведет из строя спонсоны, ручными гранатами перебьет траки – и грозный некогда зверь заревет в бессильной ярости…

- Вперед, - Дирк хлопнул стальной перчаткой по наплечнику Крамера, - Ефрейтор, выводите взвод в первую траншею. Будем надеяться, что пехотинцы фон Мердера достаточно нагрели траншеи своими задницами.

Для Крамера это не составляло труда, ему приходилось командовать и куда большими отрядами, пусть даже эти отряды состояли из живых людей. Он подал знак командирам отделений, указал очередность и направление, сам встал во главе. «Висельники» двигались в траншеях легко, несмотря на доспехи, могло показаться, что они перекатываются в них. «Это наш мир, - отстраненно подумал Дирк, наблюдая из своего блиндажа за тем, как Крамер ведет «листья» вперед, уверенно минуя лазы, перегородки и крутые повороты, - В нем родились, в нем и живем. Траншейная форма жизни. И то сказать – жизни ли?..»

«Висельники» занимали новые места согласно заранее согласованному Дирком плану. Самую первую траншею заняло отделение Тоттлебена. Когда-то, когда зарево Мировой войны только обожгло дряблую плоть Европы, первая траншея укреплений считалась основной, сосредотачивая в себе большую часть огневой силы подразделения. Однако тяжелые пушки под управлением артиллерийских корректировщиков и штурмовые части быстро внесли изменения и в этот раздел тактики: именно траншеи переднего края принимали на себя всю сокрушающую мощь первого удара, отчего обороняющие их войска несли неоправданные потери. Согласно последним тактическим наставлениям, траншеи переднего края занимались наблюдателями, одиночными пулеметными расчетами, снайперами и небольшими группами поддержки. Основные пулеметные расчеты располагались в глубине обороны, с таким умыслом, чтобы, с одной стороны, не попасть под первый же удар наступающих, а с другой – иметь возможность сосредотачивать огонь в любом направлении.

«Оборона должна быть не каменной, но гибкой и пластичной, - вспомнил Дирк утвержденную штабом инструкцию, прочитанную еще в прежней жизни, - Оборону отряду должно вести не в первой траншее, но за нее, по мере необходимости отступая для последующего формирования мобильных и стремительных контратакующих групп».

Но в сегодняшнем бою инструкции им не пригодятся.

К тому моменту, когда «Висельники» заняли переднюю траншею, пехотинцы фон Мердера миновали уже добрую половину разделяющего позиции поля. Дирк, хоть и знал об истинном положении вещей, подсознательно ждал какого-нибудь внезапного резкого звука. Пулеметного стрекота или уханья пушки. Он ожидал, что вот-вот французские позиции проснутся и пригвоздят серые волны к земле яркими вспышками. Но с каждой секундой делалось все очевиднее, что французы молчат. За изломанными, едва угадываемыми линиями брустверов царила тишина. Ни сигнальных огней, ни тревожных свистков, ни окриков наблюдателей.

Пехотные порядки, залегающие, вновь поднимающиеся из земли давно прошли ту отметку, на которой их могли бы заметить обороняющиеся. Можно не сразу разглядеть в неверном рассветном свечении ползущий взвод, но наступающий едва ли не строевым шагом полк?.. Чтоб не заметить подобное, французы должны быть поголовно пьяны.

Значит, Хаас был прав.

Французские траншеи пусты. Дирк представил, как первые пехотные волны ворвутся в них, не встречая сопротивления. Брошенные траншеи всегда выглядят мерзко. Разбросанные вещи – винтовочные обоймы, папиросные пачки, фонари, котелки, самодельные карты, нитки, открытки, кокарды, вещмешки, катушки кабеля, сапоги, зубной порошок, шприцы, молитвенники, медали… Вещи, уже забывшие тепло рук, которые когда-то их касались, брошенные грудами, втоптанные в землю, сиротливые, беспомощные. И вот уже пехотинцы врываются в брошенный на произвол судьбы полевой госпиталь, где в койках лежат бледные и полупрозрачные, как медузы, раненные. Кто-то уже мертв, но его некому даже вынести. Кто-то испуганно кричит по-французски, кто-то отчаянно пытается дотянуться до оружия. Но пехотинцы фон Мердера затопляют все убежища, казармы и склады упругой и сильной серой волной. Они еще помнят недавний позор, помнят свое бегство и едкую горечь позора. Вот где-то хлопает первый выстрел. За ним второй. И сразу – сбивающийся, вразнобой, визжащий хор…