Настоящая фантастика – 2015 (сборник) - Василий Головачев

– Это красиво… И, кажется, справедливо… Но ведь оставшиеся не смогут не заметить исчезновения… нет, не дезертиров… я был не прав… не знаю даже, как назвать… остальных…

– Они заметят. Но исчезновение их для оставшихся будет выглядеть… вполне естественно… Тех, кто вернулся домой, не нужно никак называть. Люди. Просто люди. Не герои. Но достойные и замечательные люди. Это не поражение. Это демобилизация.

Сделай свой выбор. Ты можешь быть героем. Хотя человечество уже выросло из обстоятельств, принуждавших к такому героизму, честь первопроходцев будет сохранена. Но ты можешь быть полноценным членом нового человечества, покорившего галактику. Ты сможешь прожить жизнь полнокровно, летать к удивительным мирам, работать, любить и сделать много прекрасного и нужного. Хочешь ты этого? Скажи сейчас.

– Хочу! Хочу!.. Хочу.

Инженеры напряжённо работали. Коконы анабиоза были дистанционно активированы, и астронавты из забвения пробудились до простого сна. Аппаратура контроля сна была переключена на виртуальные данные. Псионики-игротехники долго и деликатно беседовали с каждым членом экипажа. Двести восемь человек решили вернуться домой. Девяносто два отказались. Их вновь погрузили в анабиоз, ретушировали память о разговоре и вернули во власть корабельной автоматики. Двести восемь воронок свёрнутого пространства унесли дремлющих людей на борт приюта. Где всё было готово к их встрече. Двести восемь кают. Из трёхсот приготовленных. Психологи, врачи, операторы виртуального моделирования обстановки… Добрые и чуткие люди.

Перед тем как исчезнуть в недрах невидимого корабля, воронки аккуратно положили на место людей их идеальные копии. Неотличимые. Только неживые… И тогда невидимый инженер послал сигнал, имитировавший сбой метеоритной защиты.

Я видел запись. Она не предназначалась для моих глаз. Но никто не пытался блокировать доступ к служебным терминалам. Никто не давал ни малейшего повода почувствовать себя чужим… пленником… беглецом… подлецом…

Я видел, как отчаянно кричал Роб, пытаясь реанимировать моего двойника-андроида. Я видел его лицо, его мимику. Он бил кулаками по станине медицинского комплекса. Звуков я, к счастью, не слышал. Я видел его руки, запускающие процедуру общего пробуждения.

Я пытался представить себе ужас – его и всех проснувшихся. Когда они обнаружили, что две трети экипажа мертвы. Я видел пробоину – якобы от метеорита, убившего меня и разрушившего большую часть аппаратуры контроля анабиоза. Как раз ту самую часть… Ювелирная работа… Ничего не могу сказать… Пробоина, ревущий воздух, рвущийся в пустоту, ремонтный кибер, в прыжке высунувший плазменное жало…

Я, как грешник, воспаривший после смерти в чистилище, мог только наблюдать за этим из иного… Лучшего мира… Мне не препятствовали наблюдать то, что я желал наблюдать. Но вмешаться в работу абордажной команды я наверняка не смог бы. Да мне и не приходила в голову такая мысль… Или приходила… Я запутался…

Умом я понимал, что от возможности активных действий меня тщательно и надёжно изолировали. И не хотел проверять это.

Я говорил с моим личным психологом. С тем самым, который общался со мной во сне. Молодой паренёк Стёпка. Мой земляк. Что, впрочем, понятно и правильно. Славный такой, застенчивый. Полгода он изучал мою биографию. Вместе с преподавателями. Готовился к нашему разговору во сне, о котором я не помнил. Он прокрутил мне запись. Персональный психолог готовился для каждого из нас. Индивидуально. Рассказ Роберта я помнил. Его чёртик потерпел неудачу и, по словам Стёпки, отчаянно страдал в своей каюте. Роберт отказался покинуть корабль. Я понимал, что запись сна Роба мне не покажут. Неэтично даже по нашим, куда менее строгим моральным нормам. Не то чтобы я хотел этого – мне было непонятно, почему Роберт, с которым нас связывали многие годы дружбы, отказался от волшебного предложения.

Мы разговаривали со Стёпкой долгие часы. Семь дней после нашего изъятия приют продолжал двигаться параллельным курсом. На всякий, как я понимаю, случай. Хотя эта неделя зависимого времени прибавила экипажу приюта ещё восемь месяцев отсутствия на Земле. В дополнение к году с хвостиком, утёкшему в вакуум за две недели разгона до скорости «Синей птицы». Две недели, надо же… До субсветовой…

Я каждые несколько часов приходил в смотровую рубку. Иногда сам. Иногда вместе со Стёпкой, искренне уверявшим, что он будет рад общаться со мной в любое время корабельных суток. Ну да, конечно. Он же так долго готовился к встрече со мной. На два года согласился исчезнуть из жизни для всех друзей и родственников. Я был для него таким маленьким заветным Бетельгейзе. В их незнакомую мне пока ещё эпоху, не требующую непомерных жертв за сбывшуюся мечту.

Я смотрел на огни иллюминаторов ходовой рубки, в которую мне уже не суждено было вернуться. Гравитационная оптика приближала до мурашек по коже близко. Но всё же не настолько, чтобы различить лица людей за стеклом с расстояния десятка километров. Туда же приходили свободные от вахты жители приюта. Деликатно не вмешиваясь, но приветливо здороваясь. Мы собирались вернуться через тысячу лет, а вернёмся через двести пятьдесят. Мы адаптируемся, и нам в этом помогут, я не сомневался. Приходили и наши. С ними было трудно. Мы как будто знакомились заново. Я понимал, что нас объединяло незримое чувство вины перед теми, кто остался. И, понимая это, чувствовал, насколько сложную и жестокую задачу с тремя сотнями неизвестных пришлось решать нашим потомкам.

Я расспрашивал Стёпку, видимо, подсознательно продолжая наш разговор во сне.

Почему же, спрашивал я, они не вошли в контакт открыто и не сделали нам своё предложение наяву. Почему не позволили нам обсудить происходящее между собой. Зачем инсценировали нашу гибель.

Он отвечал, что выбор настолько важен, что каждый человек должен делать его самостоятельно. А в таких субординативных социоформах, как команда архаичных эпох, на выбор неминуемо окажет влияние харизма лидеров команды звездолёта.

Я не психолог, а навигатор. Парень старался объяснять так, чтобы мне было понятно. Залп «Авроры», и на Зимний. Капитан первый после бога. Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает. Выбор, сделанный под влиянием авторитета, не был бы искренним. И мог бы стать впоследствии причиной душевной трагедии. Люди остались бы только из-за того, что решил остаться капитан или близкий друг.

Стёпка понимал, что, знай я выбор Роберта, моё решение могло быть другим. И он был прав, чёрт побери. А я бы многое отдал за возможность узнать – изменил бы Роб своё решение, если бы знал о моём… Нет, неправда! Это не побег.