Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ладно, Яшка, твоя правда. Но давай-ка, чтобы мне впредь не мешаться, поезжай к воеводе, и доложи обо всем, пусть подмогу высылает, пока этих дурней всех не перебили. Езжай, а я пока здесь побуду.
Яков довольно кивнул, и вихрем унесся в лес по опушке, а Матвей поднялся на небольшой холм, и стал следить за сражением сотенных и татар.
Случилось то, что и должно было: стоило дворянскому отряду пересечь реку, как на них со всех сторон обрушилась лава татарских всадников, которая тут же отрезала сотенным все пути отступления, и стала не торопясь их уничтожать. Сначала степняки пытались, не вступая в рукопашную, расстрелять русских из луков, однако те кинулись на них, и татарам пришлось принимать бой, обошедшийся им самим недешево. Но силы были слишком неравны, и вскоре скопление всадников разбилось на маленькие островки, в середине каждого из которых находился еще не убитый и не плененный дворянин, а вокруг него – дюжина или две ордынцев. Смотреть долго на это зрелище было выше сил Артемонова, и он, с силой пришпорив коня, поскакал в ту же чащу, где недавно исчез Иноземцев.
Почти в это же время израненного Никифора притащили в шатер Мехмет-Герая, поскольку именно сам молодой хан, не утративший еще интереса к ратным подвигам, возглавлял пришедшую под Шереметьин орду, малая часть малого отряда которой перешла реку, чтобы выманить московских сотенных. Орды многих татарских мурз и вовсе были далеко от крепости, в полудневном и дневном переходе, однако и той силы, что привел с собой хан, с избытком хватало для того, чтобы разгромить небольшое московское войско. Два знатных татарина, принесших Никифора, окатили его водой и поставили на колени перед ханом. Голова князя сначала безвольно упала вниз, но потом он с усилием поднял ее. Хан ждал, что Никифор начнет сам разговор с ним, но тот лишь скалился, как пойманный волк.
– Знаешь ли, князь, кто перед тобой? – спросил хан по-татарски, и его слова перевели Никифору.
Тот продолжал молчать, только глаза его немного помутились. Казалось, Никифор вот-вот лишится чувств. Хан, уже с раздражением, велел одному из приближенных зачитать свой титул:
– Милостью и помощью благословенного и высочайшего Тенгри, Мехмет-Герай, великий падишах Великой Орды…
– Какой еще… Великой Орды? – пробормотал Никифор, – С Великой-то Ордой еще прадеды наши покончили… Не хвастайся, мурза…
В глазах хана мелькнул гнев, но он считал менять гнев на милость неподобающим, да и предаваться излишне чувствам считал недостойным мужчины.
– Послушай, Шереметьев! Хоть вы и убили моего брата и моих послов, хоть ты и не держишь язык за зубами, но я готов пощадить тебя за твою храбрость, и сохранить тебе жизнь, если ты перестанешь дерзить.
Пока Никифору переводили слова Мехмет-Герая, он постепенно менялся в лице. Сначала это было непонимание, затем – презрение, и, в конце концов, удивление: неужели этот молодой татарин хочет отнять у него то, о чем Шереметьев так часто мечтал – славную и мученическую смерть, после которой Никифор немедленно отправится в рай, в глазах семьи и всех московских знакомых запомнится надолго героем, а роду своему принесет уважение и царскую милость? Князь, немного помолчав, наконец рассмеялся и обложил хана отменной старомосковской бранью. Красивое лицо Мехмет-Герая искривила злоба, и он, отвернувшись от вновь уронившего голову Никифора, приказал:
– Этого и всех московитов казнить, в полон никого не брать. Еще много сегодня будет ясыря.
Почти все, присутствовавшие в шатре, привстали и с удивлением посмотрели на хана: быть может, в предстоящем бою и удастся захватить немало пленных, но разве сравнятся по ценности безродные рейтары, солдаты и стрельцы с отпрысками знатных московских родов, и разве не за такой добычей, в конце концов, они пришли в эти мрачные леса из своей степи? Но открыто перечить хану никто не решился. Мехмет-Герай посмотрел в сторону Токмака-мурзы, одного из своих ногайских телохранителей, но тот сделал вид, что очень занят поисками чего-то в своем колчане, и совершенно не замечает взгляда хана. Тогда правитель, окончательно раздраженный тем, что все взялись ему в этот день перечить, указал рукой на Никифора второму ногайцу, Менгит-Темиру. Тот, не изменяя выражения бесстрастного, медного от степного солнца лица с узкими щелочками глаз, подошел к молодому князю, схватил его за волосы и поднял ему подбородок. Никифор был без сознания, и, может быть, уже мертв. Менгит-Темир привычным, легким движением перерезал ему горло.
Татарским, ногайским и черкесским мурзам передали волю хана касательно убийства всех пленных, но они вовсе не торопились ее выполнять. Они, разумеется, устроили громкую показную резню неподалеку от ханского шатра, но одновременно с этим начали прятать многих пленников, надеясь их все же в последствии продать за хорошую цену. Князь Юрий Сенчулеевич Черкасский, израненный и потерявший сознание, достался тощему, нескладному ногайцу, который с трудом тащил рослого князя в кусты, весь шатаясь и извиваясь во всех суставах, как балаганная кукла, и приговаривая:
– И повезло же тебе, черкес, что ты мне попался – будешь жить, обещаю! Довезу тебя до самого Крыма. Вспомнишь еще добрым словом старого Сагындыка.
Юрий Сенчулеевич ненадолго пришел в себя, и увидел, как уродливый, неказистый ногаец медленно и тщательно, как паук муху, спутывает его кожаными ремнями, и снова потерял сознание.
Глава 3
Артемонов спешил поскорее вернуться к князю Борису Семеновичу, чтобы сообщить ему последние известия о судьбе сотенных, повиниться в постигшей его неудаче, и попросить воеводу отпустить его к своей роте. Матвей старался незаметно пробираться вдоль кромки леса, и даже немного заехал в чащу деревьев, чтобы не оказаться на виду у защитников крепости, но тут он увидел три или четыре сотни рейтар и драгун, мчащихся во весь опор по отрытому узкому участку возле самой крепости. Артемонов остановился и недоуменно уставился на всадников: получалось, что готовившаяся к приступу пехота и пушки оставались вовсе без прикрытия кавалерией и подвижными отрядами конных солдат. Конечно, осажденные не могли знать общей численности московских отрядов, и вряд ли до них успели дойти вести о печальной участи поместных сотен, но все же Бунаков и Кровков действовали слишком неосторожно. Впрочем, в сложившемся положении понять их было можно: к месту битвы
