Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

– Факты таковы, – продолжал граф. – Вчера вечером Альбер рассказал мне об этих проклятых письмах; начал он с того, что расставил мне ловушку, потому что у него еще были сомнения: к господину Жерди попали не все мои письма. Между мной и Альбером вспыхнул весьма жаркий спор. Он заявил мне, что решился уступить все права Ноэлю. Я, напротив, стоял на том, что необходимо во что бы то ни стало заключить полюбовное соглашение. Альбер посмел мне перечить. Как ни старался я склонить его на свою точку зрения, все было бесполезно. Напрасно я пытался играть на самых, как мне казалось, чувствительных струнах его сердца. Он твердо объявил, что откажется даже вопреки моей воле и удовлетворится теми скромными средствами существования, которые я соглашусь ему обеспечить. Я предпринял еще одну попытку переубедить его, говоря, что этот шаг сделает невозможной женитьбу, которой он пылко желает уже несколько лет, но он отвечал, что уверен в чувствах своей невесты мадемуазель д’Арланж.

Для следователя это имя прозвучало, как пушечный выстрел. Он так и подскочил в кресле. Чувствуя, что краснеет, он схватил со стола первую попавшуюся папку и, чтобы скрыть смущение, поднес ее к самому лицу, словно пытаясь прочитать неразборчиво написанное слово. Теперь он начинал понимать, за какую задачу взялся. Он чувствовал, что волнуется, как ребенок, что обычное спокойствие и проницательность изменили ему. Он сознавал, что способен совершить какой угодно промах. И зачем он ввязался в это расследование? Он хотел сохранить беспристрастие, но разве это зависит от его желания, разве это в его власти? Он был бы рад отложить беседу с графом, но это уже было невозможно. Опыт следователя подсказывал ему, что это обернется новой ошибкой. Поэтому он продолжил тягостный разговор и задал вопрос:

– Итак, господин виконт обнаружил, вне всякого сомнения, весьма благородные чувства, и все же не упоминал ли он в разговоре с вами о вдове Леруж?

– Упоминал, – отозвался граф, который, казалось, внезапно вспомнил некую подробность, прежде представлявшуюся ему незначительной, – определенно упоминал.

– Должно быть, он утверждал, что свидетельство этой женщины сделает всякую борьбу с господином Жерди бесполезной.

– Именно, сударь. Не говоря уже о его собственном желании, он отказывался исполнить мою волю, ссылаясь как раз на Клодину.

– Прошу вас, господин граф, со всей возможной точностью передать мне ваш разговор с виконтом. Будьте добры, напрягите память и постарайтесь пересказать как можно точнее его слова.

Г-н де Коммарен без особых затруднений последовал этой просьбе. К нему уже начало возвращаться спасительное спокойствие. Пульс, участившийся из-за перипетий допроса, стал ровным, как прежде. Мысли графа прояснились, и сцена, разыгравшаяся накануне вечером, припомнилась ему до мельчайших подробностей. У него в ушах еще звучали интонации Альбера, он еще видел выражение его лица. Во время рассказа, необычайно живого, точного и ясного, убеждение г-на Дабюрона все крепло. Следователя восстанавливало против Альбера именно то, что накануне вызвало восхищение графа.

«Поразительная комедия! – думал он. – Решительно, папаша Табаре видит людей насквозь. Этот молодой человек обладает не только немыслимой дерзостью, но и дьявольской изворотливостью. Поистине его вдохновлял гений злодейства. Это чудо, что мы сумели его разоблачить. Как он все предвидел и подготовил! Как искусно провел разговор с отцом, чтобы ввести графа в заблуждение на случай, если произойдет непредвиденное! Каждая его фраза, тщательно обдуманная, должна отвести от него подозрение. И как тонко он осуществил свой замысел! Как позаботился о деталях! Не упустил ничего, даже изысканного дуэта с любимой женщиной. Неужели он в самом деле предупредил Клер? Возможно. Я мог бы это узнать, но придется встречаться, разговаривать с ней… Бедняжка! Полюбить подобного человека! Но теперь его замысел просто очевиден. Спор с графом – это его спасительная соломинка. Он и ни к чему не обязывает, и позволяет выиграть время. Вероятно, Альбер еще немного поупрямился бы, а потом сдался бы на уговоры отца. Еще и поставил бы себе в заслугу свою уступчивость, потребовал бы вознаграждения за то, что снизошел к просьбам графа. А когда Ноэль явился бы со своими обличениями, он столкнулся бы с господином де Коммареном-старшим, который все дерзко отрицал бы и вежливо спровадил его, а если бы понадобилось, то и велел бы выгнать взашей, как самозванца и обманщика».

Поразительно, хотя и объяснимо, то, что г-н де Коммарен, рассказывая, пришел к тому же, что и следователь, к таким же или весьма близким выводам. В самом деле, почему Альбер так настойчиво поминал Клодину? Граф прекрасно помнил, что в запальчивости бросил ему: «Нет, сударь, столь благородные поступки не совершаются ради собственного удовольствия». Теперь это благородное бескорыстие разъяснилось.

Когда граф завершил рассказ, г-н Дабюрон заключил:

– Благодарю вас, сударь. Не могу пока сообщить ничего определенного, но у правосудия есть весьма основательные причины предполагать, что во время описанной вами сцены виконт Альбер, как искусный комедиант, сыграл заранее заученную роль.

– И прекрасно сыграл, – прошептал граф. – Ему удалось меня обмануть…

Его прервало появление Ноэля, который вошел, держа в руках черный шагреневый портфель с монограммой. Адвокат поклонился старому аристократу, а тот встал и отошел в другой конец комнаты, чтобы не мешать разговору.

– Сударь, – вполголоса обратился Ноэль к следователю, – все письма вы найдете в этом портфеле. Прошу вашего позволения удалиться как можно скорее, потому что госпоже Жерди час от часу делается все хуже.

Последние слова Ноэль произнес несколько громче, и граф их услышал. Он вздрогнул; ему стоило невероятных усилий удержаться от вопроса, рвущегося у него из самого сердца.

– И все же, господа, вам придется уделить мне минуту, – отвечал следователь.

Г-н Дабюрон поднялся с кресла и, взяв адвоката за руку, подвел его к графу.

– Господин де Коммарен, – произнес он, – имею честь представить вам господина Ноэля Жерди.

Вероятно, г-н де Коммарен готов был к подобному повороту событий, потому что ни один мускул у него на лице не дрогнул, он остался невозмутим. Что до Ноэля, то у него был такой вид, словно на него обрушился потолок: он пошатнулся, и ему пришлось опереться на спинку стула.

Отец и сын застыли друг перед другом; со стороны могло показаться, что каждый думает о своем, но в действительности оба хмуро и недоверчиво приглядывались друг к другу, и каждый пытался проникнуть в мысли другого.

Г-н Дабюрон ждал большего от театрального эффекта, задуманного им, когда граф вошел в его кабинет. Он льстил себе надеждой, что это внезапное знакомство повлечет за собой бурную патетическую сцену, которая не оставит его клиентам времени на размышления. Граф распахнет объятия, Ноэль бросится ему на грудь, и для полного признания отцовства останется лишь дожидаться официального решения суда.

Его надежды были развеяны чопорностью графа и смятением Ноэля. Поэтому он счел своим долгом вмешаться.

– Господин граф, – с упреком произнес он, – вы сами только что признали, что господин Жерди – ваш законный сын.

Г-н де Коммарен не отвечал; казалось, он не слышал. Ноэль, собравшись с духом, осмелился заговорить первым.

– Сударь, – пролепетал он, – я не в обиде на вас…

– Вы можете обращаться ко мне «отец», – перебил надменный старик голосом, в котором не звучало ни намека на волнение или нежность.

Затем, обратившись к следователю, он спросил:

– Я еще нужен вам, сударь?

– Вам остается выслушать ваши показания, – отвечал г-н Дабюрон, – и подписать, если вы сочтете их записанными точно. Читайте, Констан.

Долговязый протоколист совершил полуоборот на стуле и начал читать. У него была совершенно неповторимая манера бубнить то, что запечатлели его каракули. Читал он страшно быстро, частил, не обращая внимания ни на точки, ни на запятые, ни на вопросы, ни на ответы. Он просто тараторил, пока хватало дыхания, затем набирал в грудь побольше воздуха и опять принимался за свое. При его чтении все невольно представляли себе ныряльщика, который время от времени высовывает голову из воды, вдыхает воздух и снова погружается. Никто, кроме Ноэля, не вслушивался в это чтение, словно бы нарочито неразборчивое. Ноэль же извлек из него много важных для себя сведений.

Наконец Констан произнес сакраментальные слова «в удостоверение чего и т. д.», завершающие все протоколы во Франции. Он поднес графу перо, и тот без колебаний, молча поставил свою подпись. Затем старый аристократ обернулся к Ноэлю.

– Я не вполне здоров, – сказал он. – Посему придется вам, сын мой, – на этих словах он сделал ударение, – проводить вашего отца до кареты.

Молодой адвокат торопливо приблизился и, просияв, подставил руку отцу, на которую тот оперся.