Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

В поисках художника – в поисках зрителя

Суркова. Еще во вступлении к этой книге мы обратили внимание читателей на то, сколь разноречивые оценки получает творчество Андрея Тарковского в восприятии разных зрителей. Но каким образом сам художник расценивает тот зазор непонимания, какой иногда возникает между его работами и реакцией на них определенной части аудитории?

Тарковский. Первое, о чем мне хочется сказать еще раз в связи с обозначенной тобой темой, – это о двусмысленности положения кинематографа между искусством и производством. Исходя только из этого, казалось бы, общеизвестного факта, можно попробовать уяснить себе многие сложности, возникающие перед кинематографом, рассмотреть нескончаемую череду разнообразных частных последствий этой ситуации, в том числе и проблему взаимодействия фильма с аудиторией.

Всякое производство, как известно, должно быть рентабельным: для своего нормального функционирования и воспроизводства оно должно не только окупать себя, но еще давать определенную прибыль. Таким образом, с точки зрения производственных показателей успех или неуспех фильма, его эстетическая ценность начинают определяться, как это ни парадоксально, «спросом» и «потреблением», то есть рынком. Стоит ли говорить о том, что подобных оценочных критериев в таких масштабах не знало ни одно искусство? И до тех пор, пока кинематограф будет оставаться в этом теперешнем межеумочном положении, до тех пор будет не просто появляться на свет авторским произведениям, пробивая затем путь к своей аудитории. Тем более что само определение, что такое «искусство» и «неискусство», до такой степени относительно, расплывчато и лишено объективных критериев доказуемости (особенно в момент создания произведения искусства), то не составляет никакого труда незаметно подменять эстетические критерии чисто утилитарными. Последние продиктованы желанием непременно получить максимально выгодную прибыль. А забота о художественном качестве картины порою идет вразрез с желаемым коммерческим или идеологическим результатом. С моей точки зрения все эти критерии равно далеки от собственных задач искусства и его предназначения в этом мире.

Как бы то ни было, но избирательность воздействия искусства на аудиторию является имманентно присущим ему свойством. Сам характер такого воздействия, даже в таких «коллективных» его разновидностях, как театр или кинематограф, все равно связан с интимным переживанием каждого, кто соприкасается с произведением искусства. Оно становится тем более значительным в личном опыте каждого человека, чем более потрясена его душа, охваченная этим интимным переживанием. Хотя это не означает, что всякая многочисленная аудитория оказывается скопом облагороженной эстетическим воздействием на нее художественного произведения. И не всякий коммерческий успех можно посчитать в этическом смысле высшей ценностью.

Может быть, это прозвучит кощунственно, но все-таки для меня природа искусства несомненно аристократична и элитарна. А как может быть иначе? Ведь в лучших своих произведениях, а тем более шедеврах означается некий экстракт духовности, которая есть пик состояния нации и народа. Рядом с шедеврами закономерно сосуществуют более расплывчатые, более сглаженные формы самосознания нацией самое себя. Нов лучших и вершинных своих достижениях произведения искусства наиболее полно охватывают все главные тенденции развития современности, связи всего со всем. Конечно, такие произведения далеко не всегда становятся общедоступными, оставаясь до времени уделом отдельных избранных людей.

Однако элитарная природа искусства вовсе не снимает ответственности художника не только перед своей аудиторией, но, если хотите, шире – перед своим народом. Напротив. Наиболее полно осознавая свое время и мир, в котором он живет, художник становится голосом тех, кто не умеет осмыслить до конца и выразить свое отношение к действительности. Художник – это глас народа. И потому так важно его служение своему таланту, а тем самым и своему народу. Разве не с осознанием своей роли в человеческом обществе, своей ответственности и предназначенности были связаны все духовные мытарства того же Толстого или Достоевского?

Я знаю, что, будучи уверенным в том, что твои произведения никто и никогда не увидит, художник не станет лезть из кожи вон. Хотя в процессе работы приходиться опустить занавес между собой и людьми, чтобы сосредоточиться и оградиться от всякой мелочной и злободневной суеты. Это оправдывается только предельной искренностью и честностью художника, которые становятся залогом его ответственности не только перед публикой, но и своей индивидуальностью, которая должна послужить выполнению своего высокого предназначения.

Так глупо и вздорно это распространенное обвинение художника в «отрыве от действительности». То есть сознательной самоизоляции от насущных интересов народа? Художник, конечно, может быть оторван от навязываемой ему интерпретации «действительности». Но какими идеалистическими бреднями звучит утверждение, что художник, как и любой другой человек, может быть свободным от общества, то есть существовать вне времени и пространства, не являться субъектом и закономерным порождением окружающей его действительности? Всякий человек дитя своего времени, вбирающий и отражающий в процессе своего развития его особенности и закономерности, с которыми не всегда приятно знакомиться.

Искусство воздействует не столько на разум человека, сколько на его эмоции, апеллируя к человеческой душе и стараясь ее размягчить. Ведь когда смотришь хороший фильм или хорошую живопись, слушаешь музыку, то завораживает тебя с самого начала не какая-то идея в голом виде. В высоком произведении искусства эта идея, как правило, глубоко запрятана и неоднозначна, неопределенна, многомерна и двусмысленна, как сама жизнь. Поэтому автор не может рассчитывать только на однородное и однозначное восприятие своей работы, но тем более полностью ему адекватное. Он лишь пытается представить нам свой образ мира, хочет, чтобы мы посмотрели на этот мир его глазами, прониклись его ощущениями, сомнениями и мыслями, вырабатывая при этом свою точку зрения.

Ведь публика гораздо разнообразнее, интереснее и неожиданнее в своих запросах к искусству, чем принято полагать. А потому даже самая сложная и изысканная интерпретация художником мира может найти свой отклик, пусть небольшой, но закономерной для него аудитории. Как вредны все эти огульные обвинения в невнятности и непонятности того или иного фильма какому-то мифическому большинству или так называемым широким массам. Они лишь затуманивают действительную сложность взаимоотношений человека со своим временем и, более узко, художника со своей аудиторией. Мешают выявлению тех объективных жизненных процессов, которые способствовали возникновению того или иного мироощущения, выраженного в том или ином произведении искусства, приучая попутно к вульгарному, чисто прагматическому подходу к таким материям, которые требуют к себе более тонкого и дифференцированного отношения.

Художник имеет с аудиторией прямую и обратную связь. Оставаясь верным самому себе и независимым от злободневных суждений, он создает своими произведениями особый взаимный контакт с публикой, расширяя сферу человеческого восприятия. В то же время рост общественного сознания, в свою очередь, аккумулирует ту общественную энергию, которая затем способствует