Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Режиссеру и автору картины нельзя ожидать всеобщего понимания и восторга. Но художник имеет право иметь свою зрительскую аудиторию, большую или меньшую. Это совершенно нормальное условие существования любой художественной индивидуальности, которая продолжает в обществе развитие культурных традиций. Ясно, конечно, что каждому из нас хочется иметь как можно больше поклонников и «сострадателей» своему мирочувствованию – и тем не менее никакой художник не имеет права потрафить своему зрителю, вычисляя свой гарантированный успех в оптимальной степени. Если поддаться сознательной и преднамеренной установке «на зрителя», то это будет означать принятый ориентир на развлекательное и коммерческое зрелище, далекое от искусства, которое всегда подчиняется своим внутренним законам, хотим мы того или нет.
Но парадокс в том, что всяк, тем не менее, надеется на взаимопонимание, болезненно переживая всякий неуспех. Ведь, например, известно, как глубоко был несчастен Сезанн, уже признанный и превозносимый своими коллегами, но сосед не понимал и не принимал его живопись. Но не мог он ничего изменить в манере своего письма, как бы ему того ни хотелось. Естественно! Иначе он не был бы Сезанном…
Художнику можно попробовать заказать тему его будущего произведения, но невозможно при этом диктовать ему способ и манеру исполнения. Это величайшая бессмыслица! Потому что априори существуют объективные внутренние причины, то своеобразие таланта, которое художник не может изменить на потребу аудитории, подменив собственное видение чужеродным. Может быть, самая сложная, выматывающая и томительная задача художника лежит в нравственной плоскости – ведь от него требуются предельная искренность и честность перед самим собою, чтобы образно преобразить в своем творчестве собственное видение мира, а тем самым быть честным и перед зрителем.
Режиссеру не стоит стараться понравиться как зрителю, так и начальству. Он не имеет права контролировать себя в процессе работы, храня в уме намерение угодить – неизбежной расплатой за это станут иные взаимоотношения как со своим замыслом, так и со способом его реализации. Хотя существует риск, что созданный режиссером фильм не находит широкого заинтересованного отклика аудитории. Тем не менее бессмысленно стараться предугадать воздействие своей картины. Художник бессилен заранее программировать свой успех, это за пределами его возможностей.
Не случайно поистине народный поэт Александр Сергеевич Пушкин писал:
Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.Ты им доволен ли, взыскательный художник?Я не могу влиять на отношение к себе зрителей, но я могу определить для себя свою профессиональную задачу. Она, видимо, состоит в том, чтобы делать свое дело с максимальной отдачей сил, работая на пределе своих возможностей. Вот и все.
Я вообще не понимаю это вечное понукание: дать зрителю какой-то «пример для подражания» или угодить ему во всех отношениях. Мне вообще непонятно, кто этот зритель? Анонимная масса? Или это какие-то роботы?
Я знаю одно. Для восприятия искусства нужно иметь чуткую, тонкую, податливую душу, способную к непосредственности эстетического переживания. Мне кажется, эта способность даруется человеку с рождением и сохраняется тем полнее, чем честнее и достойнее он проживает свою жизнь.
А то такие письма от зрителей получишь, что руки опускаются. Тебе и покороче сделать фильм предлагают, и волнуются, сколько на него денег потрачено, и как дело обстоит с моей совестью… Ну, и наказать меня, конечно, призывают, «праведный» суд совершить именем «большинства народа»…
Ну, что на это можно ответить? Боюсь, что здесь повода для разговора между художником и зрителем не намечается. Но более всего меня раздражает вот эта апелляция к мнению народа… Бывает, что картина еще не закончена, но уже пошел слух, что снимается, может быть «интересная картина, но не зрительская». Причем это может означать в одних устах комплимент автору. В других устах – что-то вроде «законной толики уважения» в адрес режиссера, но по существу – желание указать ему свое место: мол, не забывайтесь, что вы все-таки на обочине нашего магистрального пути, вы все-таки паразит, делающий картины за счет государства для себя и своего удовольствия, не думая о «народе».
Что вообще означает этот многозначительный приговор: «народ не поймет»? Но кто может решать именем какого-то «народного большинства», что способен этот народ понять, а чего не способен? Что соответствует народным ожиданиям, а что не соответствует? Я сам считаю себя частью этого народа и живу в одной стране со своими согражданами, наблюдаю с ними те же процессы, задумываюсь над теми же проблемами, – поэтому уверенно выражаю идеи именно своего народа. А чьи же еще? Я сам его капелька, его частичка. Любой художник остается частью своего народа, выражая свое время.
Делая картину, не сомневаешься, что тебя волнует и заботит то же, что интересно другим людям. Ведь вступая в любой диалог с собеседником, непременно предполагаешь, что обсуждаешь с ним либо взаимоинтересную проблему, либо стараешься заинтересовать его тем, что важно и интересно тебе, что тебя волнует. Так что, делая картину, конечно, надеешься, что она найдет отклик у зрителей, отзовется в их душе. Но для этого не нужно льстить этому зрителю, заискивая перед ним. Зрителя нужно уважать. Тогда контакт с большей или меньшей частью аудитории возникнет на глубоком и настоящем доверии. Этот контакт тем шире, чем более людей владеют одним и тем же, понятным всем языком. Не столь важно, понравится картина или нет, но важно получить зрителей, готовых обсуждать картину на уровне затронутых в ней проблем, потребовавших определенной эстетики. Как сказал Гете: хочешь получить умный ответ, спрашивай умно. Действительно, диалог художника со зрителем может быть плодотворным только при условии владения общим языком и на уровне понимания темы, художественно выраженной.
Что и говорить? Скажем, развитие литературы насчитывает около двух тысячелетий… А молодое кино долго доказывало и доказывает до сих пор свою возможность соответствовать в полной мере проблемам своего времени, подстраиваясь к уровню других почтенных искусств. Сомнительно до сих пор, существуют ли кинематографисты, достойные сопоставления с именами Пушкина, Достоевского или Томаса Манна? Сам я, пожалуй, так не думаю, нащупывая этому объяснение. Молод все-таки кинематограф, все еще ищет специфику своего языка, лишь иногда приближаясь к ее постижению. Это
