Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции - Джон Рескин

Впрочем, может быть, еще лучше – то зрение, которое руководилось духовной волей, та сила, которая могла быть вложена в более слабые руки, та работа, которая была безошибочна, хотя и доступна подражанию, ясна благодаря тому, что исходила из сердца, преисполненного искренним счастьем, закончена благодаря дисциплинированному и увлекающему таланту. Когда вы познакомитесь с прочитанными мной в Королевском институте заметками о Вероне, вы увидите, что я позволил себе назвать тот период живописи, который представлен Беллини, «эпохой мастеров». Действительно, они заслужили это звание: они оставили только прекрасное; они учили только правильному. Те более мощные, которые пришли им на смену, увенчали, но и завершили плеяду художников, и с тех пор искусство никогда уже не достигало такого расцвета.

177. То была не их вина; на то было много причин. Прежде всего, они были вестниками переворота в людских умах; религиозные и гражданские чувства сменились узко семейными. Любовь к своим богам и к своей стране сузилась до любви исключительно к домашнему кругу, а эта любовь немногим превосходила самообожание. Отражение этого переворота в живописи легко можно увидеть, сравнив два изображения Мадонны (одна – работы Беллини, другая – Рафаэля, известная как «Седжольская»). Сквозь любовь к Младенцу Мадонны Беллини светится любовь ко всем творениям. Мадонна Рафаэля любит только собственное дитя.

Далее, окружавший мир из счастливого и смиренного превратился в унылый и гордый; семейное счастье омрачалось отсутствием религиозности, действиями народов руководила гордость. И символ любви в этом мире, Гименей, статую которого, по мысли Рейнолдса, должна украсить прекрасная английская девушка, – слеп и завладел короной.

Благодаря великолепной мощи, достигнутой величайшими из этих художников, открылась широкая возможность обольщать обманом, возбуждать чувственность. И голландская увлеченность низменными образами, и французские изображения предательской красоты вскоре привлекли взоры европейской черни, слишком неугомонной и низменной, чтобы заинтересоваться ягодами или плющом Мадонны в картине Чимы, и слишком низкой, чтобы понять краски Тициана или тени Корреджо.

178. Здесь, в характере и силе этого высшего искусства, крылось достаточно источников зла. Но самое роковое зло заключалось в практических методах. Великие художники принесли таинственность, уныние, семейственность, чувственность; из всего этого проистекало много добра и много зла. Но среди того, что они принесли, есть одно, из чего может произойти только зло, – вольность.

Благодаря пятивековой дисциплине они унаследовали и приобрели такие способности, что та правильность, которая прежними художниками приобреталась с усилиями, им давалась легко; если предшествовавшие им художники могли рисовать верно только дисциплинируя себя, то они уже могли делать это с полной свободой. Мазок Тинторетто, Луини, Корреджо, Рейнолдса и Веласкеса был свободен как ветер, и в то же время он был верен. «Как красиво!» – говорили все. Бесспорно, очень красиво. А затем последовало: «Какое великое открытие! Это прекраснейшая работа, и она совершенно свободна! Будем и мы рисовать вольно, и какие чудные произведения создадим!» Мы знаем, к каким результатам это привело.

Помните, что этой достигнутой великими людьми свободой можно насладиться только через подчинение, а не в погоне за ней. Подчиняйтесь, и со временем вы тоже будете свободны. В малых вещах, как и в великих, только правильное служение есть полная свобода.

179. Такова в общих чертах история ранних и поздних колористических школ. Первую из них я впредь буду называть «школой стекла», вторую – «школой глины», сырья гончара или Создателя, что, увы, одно и то же, поскольку речь идет о творении. Помните, что вы не можете принадлежать к обеим школам. Вы должны бесповоротно принять принципы одной из них. Я укажу вам, каким путем примкнуть и к той и к другой, а вы уже сами сделаете выбор сообразно со своими склонностями. Я должен только предостеречь вас от ложной мысли, что их можно соединить. Если у вас есть хотя бы слабая потребность рисовать в духе греческой школы, школы Леонардо, Корреджо и Тёрнера, вы не сможете создавать ни витражи, ни образ небесного рая. Если, напротив, вы пожелаете погрузиться в райскую безмятежность, то не можете разделять мрачного торжества земли.

180. Кстати, заметьте – это имеет непосредственно важное практическое значение, – что цветные стекла не имеют ничего общего с chiaroscuro; главное свойство стекла заключается в его неизменной прозрачности. Если бы вы вздумали создать бриллиантовый дворец, то расцвеченные стекла были бы уместнее, чем все сокровища лампы Аладдина. Но если картины вам нравятся больше бриллиантов, вы должны писать их при полном дневном свете. Картина на стекле – одна из самых грубых нелепостей и может быть поставлена рядом с прозрачными газовыми материями и эффектными иллюминациями, которые с помощью химических реакций устраиваются на некоторых сценах.

Раз и навсегда выбросьте из головы мысль о трудности получения цветов. Стекло дает все необходимые краски. Мы только не умеем их выбирать и сочетать, постоянно стараемся получить самые яркие, тогда как на самом деле они густы, мутноваты и тусклы. Вскоре мы вплотную займемся раскрашенными стеклами; пока же ограничусь этими двумя витражами из Шалона-на-Марне как лучшими образцами этого рода.

181. Лично я со своими скромными дарованиями и знаниями всецело принадлежу к школе chiaroscuro; поэтому я могу учить прежде всего тому, что сам знаю лучше, тем более что только учась в духе этой школы, вы можете заниматься и естественной историей, и пейзажем. Формы дикого животного или ярость горного потока оттолкнули бы (или остались бы незамеченными) безмятежное воображение художника «школы стекла». Он непременно изобразит льва спящим, как в этюде со святым Иеронимом, а возле него – ручную куропатку и обувь. Реку он нарисует спокойной; тут и там будут выступать голубые мысы; ее потоки будут скованы мраморными набережными. Но, с другой стороны, изучение мифологии и литературы лучше всего соединить именно с этими школами чистого и безмятежного воображения; их дисциплина будет полезна для вас и в том весьма важном отношении, что вы научитесь находить прелесть в незначительных вещах; в вас разовьется то радостное чувство, которое все люди должны испытывать по отношению к чистой гармонии не только в картинах, но и