Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

Федосья краснела и бледнела и, наконец, созналась:

— Сбила меня эта сноха Малынцова. «Хлеб, говорит, бабоньки, весь в заготовку пойдет, ничего не останется, а огородину не заберут».

Петро нахмурил брови, сердито посоветовал:

— Вы в одну компанию с этой Малынцовой не ввязывайтесь. До нее мы еще доберемся.

— Выйду завтра. Я свое нагоню.

Во дворе Петро задержался, оглядел крышу.

— Да-а… немножко управимся — привезем соломы или камыша, накроем.

— Спасибо, Петро Остапович! Такое уж будет спасибо!

Дел у Петра было еще много. Надо было наведаться к старухам и упросить их помочь на степи, проверить, пошел ли дед Кабанец в кузницу.

Увидев на подворье старуху Кабанца, Петро соскочил с велосипеда.

— Бабушка, дед Мефодий где?

Глуховатая бабка, выпростав из-под платка и седых косм ухо, приложила к нему ладонь.

— Где Мефодий Гаврилович, спрашиваю! — крикнул Петро громче.

— Черти его понесли, а куда — не сказал, — неожиданно сильным, визгливым голосом ответила старуха.

Размахивая длинными руками, ударяя себя по костистым, выпиравшим под домотканной юбкой бедрам, она вдруг заверещала на всю улицу:

— И где он взялся, паразит, на мою голову?! С самого ранку до ночи черти его носят, а ты корми его, паразита, стирай на него! До Харитины ходит, а придет — есть просит, давай ему…

— Да он, случаем, не в кузню пошел? — посмеиваясь, перебил ее Петро.

— Га? Наверно, в кузню, сынок…

Старуха вновь принялась громогласно честить своего мужа, и Петро, смеясь, хотел уже уйти, но столкнулся у ворот с матерью Федора Лихолита, семидесятилетней бабкой.

— Чего она развоевалась? — спросила та, здороваясь с Петром.

— Посильней громкоговорителя. А я как раз к вам собирался.

Он рассказал ей о тяжелом положении на степи, попросил помочь.

— Хоть по нескольку снопов каждая из вас свяжет, и то легче нам будет, — сказал он. — Сами не управимся.

К радости Петра, старуха не только дала согласие выйти завтра в степь, но и вызвалась переговорить со своими соседками.

Обойдя еще несколько дворов, Петро убедился в том, что договориться с людьми ему удастся. Когда он разыскал Василия Ивановича Бурю, чтобы упросить его хотя бы временно создать детские ясли силами больницы, старый врач сперва критически сказал:

— Несколько странные поручения, товарищ молодой председатель, даете лечебному учреждению! — Подумав, он уже более мягко добавил: — Но раз надо, следовательно надо. Что-нибудь придумаем. Завтра пусть ведут детвору, примем…

На другое утро Петро, направляясь в степь, увидел в полукилометре от села необычное шествие.

По утоптанной полевой дороге шла с песней, вооруженная вилами, граблями, тяпками, бригада старух.

Видимо, вспомнив свою давнюю молодость, некоторые из них принарядились в расшитые «крестиком» сорочки, узорчатые фартуки и даже старинные корсетки. Пели они хотя и старческими, не сильными голосами, но дружно, и Петро, следуя за ними в некотором отдалении, с улыбкой прислушивался, как, напрягаясь, выводила высокие ноты бранчливая бабка Кабанчиха.

Петро издали подсчитал. Собралось семнадцать старух. Это была немалая сила — почти полная бригада.

Он обогнал их возле двух терновых кустов у развилки дорог. Сняв фуражку, поздоровался.

— Кто же за бригадира у вас, дорогие хозяюшки? — спросил Петро, чрезвычайно довольный тем, что его затея удалась.

— Каждая себе за бригадира, — шустро откликнулась краснощекая и крупноносая бабка Харитина. К седьмому десятку эта дородная, широкоплечая женщина не утратила ни бойкости, ни физической силы.

— Так не годится, без бригадира, — возразил Петро. — Ну, да ладно, на месте договоримся.

Варвара Горбань, уступив настояниям Петра, с неохотой согласилась допустить старух на свой участок, а своих, более молодых, одиноких женщин отправить в дальнюю бригаду, в помощь Федору Лихолиту.

Она отобрала наиболее крепких старух на вязку снопов; остальным поручила окучивать картофель.

— Нехай себе ковыряются, — сказала Варвара, снисходительно посмеиваясь.

Старухи, гордясь тем, что сам председатель приходил к ним за помощью, и не желая посрамить себя перед молодицами, принялись за работу весьма ревностно. Подоткнув юбки, сняв с себя лишнюю одежду, они закопнили за полтора часа снопы, связанные накануне, чисто подгребли стерню, а когда взялись вязать, то косцам и лобогрейщикам пришлось туговато.

Гриша Кабанец, уже приступивший к обязанностям учетчика, замерил перед обедом убранную старухами делянку и сообщил Варваре:

— Придется, кажется, бабкам флажок передать.

К обеденному перерыву пришел Остап Григорьевич.

В бригаде не было ни одного коммуниста, всю массовую работу пришлось возложить на кандидата партии Волкову, на комсомольцев, и у старика было на душе неспокойно. Не раз попадало ему от секретаря райкома за эту отстающую бригаду.

Но Волкова сразу его успокоила.

— Послушайте, что будет через полчасика, — сказала она, широко улыбаясь, — когда объявим результаты сегодняшней работы. Гриша уже заканчивает подсчеты.

— Ну, а как слабосильная команда? — поинтересовался Остап Григорьевич, кивнув обнаженной, лоснящейся от пота головой в сторону старух.

— Вот вы услышите, — ответила Волкова, блестя глазами.

В обеденный перерыв, когда к одному месту, на полевой стан, сошлись все колхозники, Гриша Кабанец, возбужденный тем, что именно ему предстояло сообщить нечто неожиданное, дрожащим голосом зачитал экстренно выпущенную комсомольцами «молнию». И все собравшиеся в эту минуту на полевом стане несколько мгновений молчали, до крайности удивленные услышанным.

Первая нарушила тишину дородная бабка Харитина.

— Сопли вам утерли, хоть вы и молодые! — торжествующе крикнула она молодицам, потрясая узелком с харчами. — Щоб не дуже похвалялись: «мы» да «мы»…

— С обеда, голубоньки, еще не так вам навтыкаем! — весело, пронзительным голосом поддержала ее Кабанчиха.

Остап Григорьевич, и сам приятно удивленный тем, что старухи ухитрились за полдня связать на восемьсот снопов больше, чем постоянные вязальщицы, поднял руку, призывая к тишине.

— А ну, помолчите, сороки! — прикрикнула мать Федора Лихолита. — Дайте человеку сказать.

— Тут, дорогие бабоньки, дуже интересно получается, — начал Остап Григорьевич, прокашлявшись. — Конечно, слов нет, поздравляем престарелых наших домохозяюшек, и даже с большим уважением, за то, что в первый день забрали они своей фронтовой, ударной работой красный флажок. А теперь ставлю вопрос до тех, которые помоложе. Как вы дальше мечтаете быть? Это же, получается, вроде позор для вас?

— После обеда еще раз подсчитаем, Григорьевич, — звонко отозвалась Степанида, соседка Рубанюков. Она издавна славилась в колхозе как первая вязальщица. — Абы лобогрейки управились.

— Неужели, дивчата, не докажем? — крикнула Варвара.

— Доказали уже, — язвительно подковырнул кто-то из старух.

— Да что вы сцепились? — спросил чей-то добродушный голос. — На обчественную пользу стараемся.

— Верно, тетка Горпина.

Заговорили, зашумели снова все сразу, и Остап Григорьевич, поглядывая на разгоряченные лица женщин, внимательно вслушиваясь, понимал: нет, сейчас они уже не позволят друг другу работать кое-как.

А женщины и про обед забыли. Возбужденные крики еще долго раздавались над полевым станом:

— Забрали флажок несправедливо! У нас делянка не такая тяжелая.

— А-а… нашла, на что спираться! Вумница!

— Вот перейдем с обеда на ту загонку, с краю… Там хлеб высокий, густой.

— Нехай товарищ Бутенко приедет или председатель… Они скажут, кто спереди, кто позади.

Петро, возвращаясь из лихолитовской бригады, еще издали услышал галдеж на полевом стане Варвары и обеспокоен-но подумал: «Что за черт! Подрались, что ли?»

И, выяснив у Гриши Кабанца, встретившегося ему на дороге, причину шума, рассмеялся над своим предположением.

— Сколько всего убрали до обеда? — спросил он учетчика.

— Десять гектаров и шесть соток. Могли б и больше, да дядько Андрей простоял с лобогрейкой сорок минут.

— Ну, я им еще подбавлю масла в огонь, — сказал Петро. — Федор Кириллович сегодня убрал уже двенадцать и восемь сотых.

Полина Волкова никому не могла бы признаться в том, что переживала она в последние дни. Впрочем, она и сама себе еще не давала ясного отчета в происходившем.

Днем, пока она была среди людей и на нее сваливалось множество всяческих обязанностей и забот, было легко и хорошо. Работа секретаря комсомольской организации ее увлекала и радовала.

Ее умение во всем и со всеми быть простой и непосредственной молодежь быстро оценила. Комсомольцы и ребятишки наперебой старались придумать, подсказать что-нибудь новое, чтобы заслужить у Полины короткую похвалу: «Молодец!» или нежное: «Ты — мое золото!»