Том 5. Мастер и Маргарита. Письма - Михаил Афанасьевич Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эксперимент не удался. Как бы в подтверждение этого — еще одна параллель: две массовые сцены, одна — в доме литераторов («Было дело в Грибоедове»), другая — в мире трансцендентном («Великий бал у сатаны»).
Два бала — две сцены в аду, хотя в первой — мертвецы духовные, а во второй — и духовные, и физические. В одной командует капитан пиратского брига «под черным флагом с адамовой головой» Арчибальд Арчибальдович, во второй — сам сатана. Оба бала открываются одинаковым возгласом «Аллилуйя!», который буквально означает: «Хвалите Бога!», но в этих сценах — скорее является воплем упоенных «вином блудодеяния», обращенным к князю тьмы (Откр. 17:2).
Означает ли это, однако, торжество и правоту Воланда и поражение Иешуа Га-Ноцри в борьбе за души человеческие?
Прежде всего, нужно принять во внимание, что образ сатаны у Булгакова тоже нетрадиционен. В нем, конечно, нет ничего от романтической инверсии, превращающей духа зла в положительного героя, противостоящего нехорошему Богу (как это было у Байрона или у Анатоля Франса), но вместе с тем он ни в какой мере не противопоставляет себя и не противопоставлен автором Богу. Что же касается его отношения к Иешуа, то Воланд просто, выражаясь его словами, числится «по другому ведомству». Сатана Булгакова лишен, таким образом, роли клеветника и провокатора, какую он играет в Новом завете, за ним оставлена только роль прокурора, обличителя человеческих пороков и распорядителя душами грешников. Это ближе к ветхозаветному представлению о сатане, но не совпадает полностью и с ним.
Кроме того, мнение Воланда о людях не совсем отрицательное, в отличие от мнения сатаны в Книге Иова или гетевского Мефистофеля. Знаменательно, с каким уважением, как с равным себе, говорит Воланд с Мастером (кажется, во всем романе о Мастере только они и ведут достойный разговор).
«...И милосердие иногда стучится в их сердца», — говорит Воланд. И хотя это утверждение подкрепляется очень немногочисленными примерами, но все же они занимают необходимое место в книге Булгакова. Наиболее интересна в этом плане Маргарита Николаевна, булгаковская вариация на тему гетевской Гретхен, — «тайная жена» Мастера, или его «любовница» (по ее собственному вызывающему определению), «чуть косящая на один глаз ведьма», «королева Марго», «королева французская», по словам автора и разных действующих лиц. Все эти определения верны, каждое выражает основную черту этой героини — «любовь как склонность», которая не может быть «приказана» (по определению Канта). Любовь возникла с первого взгляда, «выскочила», «как из-под земли выскакивает убийца в переулке», и «поразила» обоих, «так поражает молния, так поражает финский нож» — в таких подчеркнуто экспрессивных выражениях описывается эта удивительная и единственная во всем произведении подлинная любовная страсть, и в этом отношении Маргарита противопоставлена всем другим женским персонажам, которые, как «племянница из Саратова», Милица Андреевна Покобатько, красавица-секретарша Анна Ричардовна, сожительствуют со своими начальниками по соображениям выгоды. У такой любви только один закон, сформулированный Воландом: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», — это говорит он про собаку Пилата, обращаясь к Маргарите. Очевидно, так же смотрит Иешуа, который «просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за Мастера», Воланд тоже поместил бы в мир покоя. Параллель между собакой Банга и Маргаритой подчеркивает внесоциальную сущность этого любовного чувства, оно не связано с нравственными законами. Но как человеку Маргарите присуще милосердие, оно даже составляет первенствующий стимул ее поведения, как и должно быть у людей «доброй воли». Ради того, чтобы вернуть своего любовника, Маргарита стала ведьмой, но при этом сохранила нравственное чувство. По всем представлениям, ведьме положено изводить детей, Маргариту же, наоборот, испуганный голос мальчика выводит из состояния бесовского опьянения, и она успокаивает ребенка. Бал «висельников» завершил ее очищение: она отказывается от такой доступной ей теперь мести критику Латунскому. Эпизод с Фридой выражает совершенное торжество «доброй воли»: ей предлагается заявить одно свое желание, и она хочет попросить вернуть ей ее любовника, но вместо этого она просит простить Фриду...
Но милосердие и раскаяние «стучатся» в очень немногие сердца. В древнем мире апостолом Иешуа стал один Левий Матвей. Да жестокий прокуратор Понтий Пилат с опозданием и неумело ступил на путь покаяния. Из гостей сатаны раскаяние мучит одну Фриду. В современной Москве, кроме Мастера и Маргариты, один Рюхин признался себе, что он лжет в своих стихах, да бесшабашный поэт Иван Бездомный попытался, хоть и не совсем успешно, следовать по пути Мастера.
Наиболее сложен в этом отношении и даже несколько загадочен образ Пилата, не имеющий себе соответствия в романе о современности и допускающий наибольшее число самых противоречивых интерпретаций. Пилат двойственен по своему положению. Он, с одной стороны, является вершиной политической власти в Ершалаиме, его распоряжения, даже и преступные, безоговорочно исполняются армией и тайной полицией, от него ждут решения участи подследственных сами арестанты, толпа и Синедрион. Но в то же время он всего лишь чиновник кесаря, его собственные карьера и жизнь зависят от единого слова императора.
Это подневольное положение порождает политическую трусость, обозначенную словечком «пилатчина»: это — отказ от доброй воли, совершение поступков, противных совести человека. По-человечески Пилат не только понимает невиновность Иешуа Га-Ноцри, но и пытается его спасти, предлагая своим взглядом арестанту солгать и опровергнуть показания доносчиков. Но Иешуа не хочет и не может лгать: «Правду говорить легко и приятно», — отвечает он на предложение прокуратора (ср. постулат Канта: «Величайшее нарушение долга человека перед самим собой <...> — это противоположность истине — ложь...»)[664]. Пилат даже отомстил за смерть Иешуа убийством Иуды, но и это не могло приблизить его к истине Иешуа (не случайно убийство Иуды изображено как поступок отвратительный). «Двенадцать тысяч лун» мучит Пилата больная совесть за совершенное им зло, и то, что совесть его пробудилась, не может не внушать к нему сочувствия.
Как олицетворение политической власти Пилат тоже как будто подтверждает слова Иешуа, что «всякая власть является насилием над людьми». Пилата прозвали «свирепым чудовищем», и он оправдывает это прозвище первым же своим распоряжением — бессмысленным истязанием Иешуа за то, что тот назвал Пилата «добрым человеком». «Холодный и убежденный палач» Марк Крысобой и всеведущий организатор тайных политических убийств Афраний — необходимая опора и источник власти Пилата.
И, однако, сам Иешуа предлагает жестокому прокуратору прогуляться с ним в окрестностях Ершалаима, желая поделиться с ним
