Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Ну и помимо прочего, это был единственный случай, когда Сталин не только признал свои ошибки, но и извинился перед оскорбленным им человеком только за то, что он не только лучше Сталина понимал задачи современного военного строительства, но и по-настоящему болел душой за боеспособность Красной Армии. Но Сталин не был бы Сталиным, если бы и здесь остался до конца принципиальным. И он еще обвинит Тухачевского за его требование ускорить создание танковых подразделений за счет сокращения кавалерии и расходов на нее.

Ну и, конечно, вождю совершенно не нравилась та позиция, какую Тухачевский и его сторонники занимали по отношению к Ворошилову, которого считали совершенно неспособным к руководству армией. Не вызывали у них восторга и приближенные к Ворошилову генералы. В основном это были рубаки из 1-й Конной армии, чье время давно уже прошло. Тем не менее именно они определяли военную политику государства, которая с каждым годом все разрушительнее отражалась на военном строительстве.

То и дело вспыхивали конфликты между «новыми» и «старыми», и в мае 1936 года Тухачевский и его сторонники поставили перед Политбюро вопрос о смещении Ворошилова как человека, который «не имел ни морального, ни профессионального права руководить Красной Армией».

В чем не было ничего странного. О более чем скромных военных талантах Ворошилова говорилось немало. Единственное, в чем пока не могла определиться имевшаяся в высшем комсоставе РККА оппозиция наркому, так это о его преемнике.

Судя по всему, каждый из высших офицеров был не прочь занять столь высокое и многообещающее кресло. Правда, при этом они забывали только о том, что должность военного министра при Сталине была скорее политической, нежели чисто военной. И Сталина куда больше волновала личная преданность Ворошилова, а отнюдь не его военные таланты. Во всяком случае, пока.

Понятно, что стремление занять место Ворошилова привело к тому, что каждый из основных претендентов на него (а это были в первую очередь Тухачевский, Якир и Егоров) имел собственную группу сторонников. Разделялись все эти группы и по своим военным взглядам. Что не добавляло им единства.

Знал ли об этом Сталин? Конечно, знал, но не вмешивался. Да и зачем? Пусть все эти вояки, которым он так и не научился верить, грызутся между собой. Что же касается Ворошилова, то он не собирался его сдавать ни при каких условиях. Для этого понадобятся линия Маннергейма и 300 тысяч убитых и обмороженных. И это после того как первый маршал заверил вождя в том, что уже через неделю после начала войны советские танки будут разъезжать по Хельсинки.

И вряд ли мы погрешим против истины, если скажем, что герой Гражданской войны Кутаков не отражал общего мнения, когда записал в дневнике: «Пока «железный» (Ворошилов) будет стоять во главе, до тех пор будет бестолковщина, подхалимство и все тупое в почете, все умное будет унижаться». Когда читаешь эти строки, то в какой уже раз невольно задаешься вопросом: а так ли уж виноват в этой самой «бестолковщине» и уж тем более «подхалимстве» Сталин?

Может, это и есть вековая российская реальность? Да и Пушкина догадал черт родиться в России с душой и талантом отнюдь не во времена нэпа. «В прошлом году, в мае месяце, — поведал Ворошилов на Военном совете 1 июня 1937 года, — у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и многих других в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д...»

Может, это и не так, но просматривается удивительная закономерность: Ворошилов и его соратники по 1-й Конной армии явились единственными командирами, которые благополучно пережили армейскую чистку. Они же будут поставлены Сталиным во главе Красной Армии и в начале войны. На огромную беду этой самой армии, которая понесла огромные потери благодаря их руководству. Но как бы там ни было на самом деле, говорить подобные вещи могли только очень смелые люди, поскольку выступать против Ворошилова означало идти против самого Сталина. А подобное не прощалось никому.

Не могла Сталина не волновать и та огромная популярность, какой продолжали пользоваться в стране все эти генералы и маршалы во главе с Тухачевским. Особенно не понравилась вождю та овация, какой вставший в едином порыве зал встретил появление на трибуне Тухачевского на VII съезде Советов в 1935 году, и та искренность, которая чувствовалась в каждом выкрике, в каждом хлопке ладоней. Наблюдая за бушующим залом, Сталин не мог не признать: его встречали по-другому. «Сталин, — весьма справедливо писал Троцкий, — несомненно, различил хорошо оттенок этой овации, отметил и припомнил Тухачевскому через несколько лет».

И кто знает, не тогда ли впервые Сталин подумал о Тухачевском как о красном «наполеончике»? Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Особенно если к этому добавить все то, что на самом деле думали о его военном гении все эти тухачевские и егоровы. Нельзя не сказать еще и о том, что и без того гипертрофическую подозрительность Сталина всячески раздували эмигрантские круги, которые постоянно выдвигали всевозможные версии о желании высокопоставленных военных свергнуть Сталина.

Постоянно подливал масла в огонь и Троцкий, который без устали повторял о существовании связи между правой оппозицией и военными. И то, что эта связь была скорее идейной, нежели организационной, Сталина мало волновало. Он хорошо знал: недовольство его жестокой политикой зрело не только среди партийных, но и военных лидеров, и рано или поздно они могут поставить вопрос ребром. А это были уже не сопливые интеллигенты вроде Зиновьева и Бухарина. Чего-чего, а кровушки все эти люди в своей жизни пролили немало и, судя по их подвигам на войне, не испытывали к ней особого почтения. И в случае чего могли и сдачи дать...

Верный своей подпольной тактике, Сталин начал очень осторожно и, чтобы не возбуждать подозрений, снял партийные выговоры с ряда генералов во главе с А.И. Корком и И.П. Уборевичем. А на VII чрезвычайном съезде Советов он снизошел до того, что сфотографировался вместе с Тухачевским и позволил Р.П. Эйдеману отправиться за границу.

В марте 1937 года сахарному заводу в Киевской области было присвоено имя Якира, а в конце апреля Гамарник стал кандидатом в члены Комитета обороны СССР, в который входил сам Сталин и члены Политбюро. В страшной обстановке всеобщей вакханалии к весне 1937 года были арестованы всего шесть генералов. Первым в июле еще 1936 года был арестован комдив Д. Шмидт. Сталин с особым вниманием следил за расследованием его дела. И не только потому, что Шмидт был членом партии с 1915 года и одним из самых храбрых кавалерийских командиров. Даже при всем своем желании Сталин не мог забыть, как после исключения из партийных рядов многих троцкистов на съезде партии в 1927 году этот отчаянный рубака в черной кавказской бурке и каракулевой папахе набекрень встретил его на выходе из Кремля и осыпал его страшными ругательствами. А потом пригрозил отрезать ему шашкой уши.

И вот теперь, когда Шмидт был арестован, НКВД получил приказ во что бы то ни стало добиться от него «признаний» в существовании троцкистского заговора в партии. Ни разу не дрогнувший на поле боя с белыми Шмидт не нашел в себе сил сражаться с палачами из НКВД и продержался всего несколько месяцев. Да, в конце концов, он поведал о наличии такого заговора, но сделал это только после того, как на его теле не осталось ни одного живого места. Но самое печальное заключалось в том, что в его показаниях уже никто не нуждался, у Ягоды и без него их было в избытке. И Шмидта без лишних церемоний расстреляли 20 мая 1937 года.

Единственное, чем по-настоящему заинтересовались следователи, так это его «правдивыми показаниями» против командующего Киевским военным округом И.Э. Якира. Кровавый маховик закрутился, и тем же летом были арестованы заместитель командующего Ленинградского военного округа комкор

В.М. Примаков и обвиненный в связях с троцкистами военный атташе в Великобритании комкор В.К. Путна.

А вот на процессе Пятакова произошла весьма интересная вещь: Радек поведал суду о том, что еще в 1935 году этот самый Путна зашел к нему «с просьбой от Тухачевского». Но в то же время он решительно отверг домыслы о причастности самого Тухачевского к деятельности троцкистского «параллельного центра», что уже не имело ровным счетом никакого значения. Прочитавший эти слова Радека Кривицкий сказал жене: «Тухачевский обречен».

«Думаешь, — продолжал он, — Тухачевский нуждается в индульгенции Радека? Или, может быть, ты думаешь, Радек посмел бы по собственной инициативе употребить имя Тухачевского на этом судебном процессе? Нет, это Вышинский вложил имя Тухачевского в рот Радека, а Сталин спровоцировал на это Вышинского». «Имя Тухачевского, — говорил он позже, — упомянутое 11 раз Радеком и Вышинским в этом кратком сообщении, могло иметь только одно значение для тех, кто был знаком с методами работы ОГПУ. Для меня это был совершенно недвусмысленный сигнал, что Сталин и Ежов сжимают кольцо вокруг Тухачевского и других выдающихся генералов».