Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Почему? Да только потому, что Бухарин ненавидел все русское лютой ненавистью, а самих русских считал «нацией Обломовых». Да и само слово «русский» было для него синонимом слова «жандарм». Единственное, что он принимал, так это только рабочий класс, который, по его неизвестно откуда появившемуся мнению, сумел подавить в себе... все отрицательное наследие прошлого! И это человек, который претендовал на роль интеллигента. Хотя таковым Бухарин не был. И стоило только академику С.Ф. Платонову выступить против присвоения Николаю Ивановичу звания академика, как он очень быстро попал под репрессии.

Правда, уже очень скоро почти все те «враги», которые вынуждены были уехать в не столь отдаленные места с подачи все-таки состоявшегося академика (сказался нажим власти!), вернулись к месту своей работы. А его отношение к русской культуре было точно таким же, как и у Троцкого, который считал, что у России вообще нет «никакого культурного наследия».

Но ему, еврею, такое поведение простить еще можно. А что касается «русского» Бухарина, то его отношение к собственной истории не лезет ни в какие ворота. И ярче всего он раскрылся в своей знаменитой статье о Сергее Есенине, появившейся в январе 1927 года в «Правде».

«С легкой руки Есенина, этой «последней моды дня», — писал главный идеолог страны, — у нас расползлось по всей литературе, включая и пролетарскую, жирное пятно от этих самых «истинно русских» блинов. Между тем есенинщина — это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня. Есенин талантлив? Конечно, да. Какой же тут может быть спор? Но талантлив был и Барков, этот прямой путешественник пушкинского стиха. Талантлив в высокой степени «академик» И. Бунин. Даже Мережковскому нельзя отказать в этом свойстве. Есенинский стих звучит нередко, как серебряный ручей.

И все-таки в целом есенинщина — это отвратительно напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из «кобелей», икон, «сисястых баб», «жарких свечей», березок, луны, сук, господа Бога, некрофилии, обильных пьяных слез и «трагической» пьяной икоты; религии и хулиганства, «любви» к животным и варварского отношения к человеку, в особенности к женщине, бессильных потуг на «широкий размах» (в очень узких четырех стенах ординарного кабака), распущенности, поднятой до «принципиальной» высоты, и т.д.; все это под колпаком юродствующего quasi-народного национализма — вот что такое есенинщина.

Говорят нам: крестьянский поэт переходной эпохи, трагически погибший из-за своей неприспособленности. Не совсем так, милые друзья! Крестьяне бывают разные. Есенинская поэзия, по существу своему, есть мужичок, наполовину превратившийся в «ухаря-купца»: в лаковых сапожках с шелковым шнурочком на вышитой рубахе, «ухарь» припадет сегодня к ножке «Государыни», завтра лижет икону, послезавтра мажет нос горчицей половому в трактире, а потом «душевно» сокрушается, плачет, готов обнять кобеля и внести вклад в Троице-Сергиеву лавру на «помин души». Он даже может повеситься на чердаке от внутренней пустоты. «Милая», «знакомая», «истинно русская» картина!

Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого национального характера: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще. Выбившийся в люди, в «ухари-купцы», мужичко ломает себе шею, доводя «до логического конца» «широту» своей «натуры» (известное «моему ндраву не препятствуй»), — «широту», которая есть, по сути дела, внутренняя расхлябанность и некультурность. На более высоком фоне общественного развития она и обнаруживает себя как таковая. Противоречие между высокой самооценкой и поистине жалкими «рефлексиями» таких «ужасно широких» личностей может привести к трагическому личному концу. Но нас здесь интересует общественная сторона дела, и только она».

Вот так, не больше, но и не меньше. Остается только добавить, что в какой бы день вы ни пришли на могилу великого русского поэта, всегда застанете там тех самых русских людей, у которых не было никакого культурного наследия. А вот кто такой Бухарин и где он похоронен в сегодняшней России, ответит далеко не каждый.

Да что там говорить, своих идейных врагов Бухарин не жаловал. «Квалифицированная российская интеллигенция, — говорил он в 1931 году, — заняла свое место по ту сторону Великой Октябрьской революции». Вывод? Да очень простой! — «с врагами пришлось поступить как с врагом. На войне как на войне: враг должен быть окружен, разбит, уничтожен». И как тут не вспомнить знаменитое бухаринское изречение по поводу смерти Каменева и Зиновьева: «Страшно рад, что расстреляли этих собак!» При этом Николай Иванович почему-то напрочь забыл, как совсем еще недавно он вместе с этими расстрелянными собаками строил козни против того же Сталина!

А вот члены созданной для вынесения решения по делу Бухарина-Рыкова комиссии не забыли и, руководствуясь опять же бухаринским требованием отношения к врагу, произнесли всего три слова: «Арестовать, судить, расстрелять!» И только Сталин предложил передать дело в НКВД, что, в сущности, означало то же самое.

Уходя в тот самый страшный в своей жизни день из дома, Бухарин простился с отцом и сыном и, опустившись на колени перед женой, умолял простить его за загубленные жизни. Тем не менее у него хватило сил произнести: «Смотри, не обозлись, Анютка, в истории бывают досадные опечатки, но правда восторжествует! Воспитай сына большевиком, обязательно большевиком!»

Как это ни прискорбно для самого Николая Ивановича, но он не понял, что его убивали именно за то, что он так и остался тем самым большевиком, какие были хороши в 1917-м, но никак не в 1937-м! Попрощавшись с семьей, Бухарин отправился в зал, где заседал пленум. В раздевалке он встретился с Рыковым, откуда их и повезли на Лубянку. А выступавший в эти минуты с заключительным словом Сталин потребовал еще более усилить борьбу с врагами народа. Что ж, все правильно... На войне как на войне. И как заявлял сам Бухарин, враг должен быть окружен, разбит и, в конце концов, уничтожен...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Осенью 1936 года уже мало кто ожидал продолжения репрессий, и все внимание было переключено на новую Конституцию. Потому и шла речь в средствах массовой информации о всевозможных «свободах» и «правах».

Но беда в том, что развернувшиеся после убийства Кирова репрессии остановить было уже невозможно. Раскрутившийся в полную силу кровавый маховик подминал под себя все новые и новые жертвы. И дело было не в чьей-то преступной воле. Вернее, не только в ней. Как разбушевавшийся океан не может упокоиться в одночасье, так не мог мгновенно остановиться уже раскрученный не очень умелыми механиками маховик террора.

В надежде выторговать себе жизнь или хотя прекратить мучения арестованные оговаривали ни в чем не повинных людей. Попадая в руки мастеров заплечных дел, те, в свою очередь, тоже давали показания, и число участников во всевозможных заговорах росло чуть ли не в геометрической прогрессии.

К середине 1936 года в СССР оставалась только одна сила, которая оказалась незатронутой террором: армия. Но это было лишь отсрочкой, поскольку «маузер ГПУ», по словам Троцкого, уже был «направлен на следующее поколение, которое начало свое восхождение с Гражданской войны... Тысячи и тысячи чиновников и командиров, вышедших из большевизма или примкнувших к большевизму, поддерживали Сталина не за страх, а за совесть. Но последние события пробудили в них страх — за судьбу режима и за свою собственную. Те, которые помогли Сталину подняться, оказываются все менее пригодны для того, чтобы поддерживать его на головокружительной высоте. Сталин вынужден все чаще обновлять орудия своего господства».

Да, все верно, на смену уничтоженным старым большевикам, многим из которых было уже за пятьдесят лет, пришло новое поколение сорокалетних. И как писал тот же Троцкий, проверка этой промежуточной формации показала Сталину, что «верхний слой привилегированных возглавляется людьми, которые сами еще не свободны от традиций большевизма». Поэтому Сталин не может не опасаться того, что «из среды самой бюрократии, и особенно армии, возникнет противодействие его планам цезаризма. Это значит, что... Сталин попытается истребить лучшие элементы государственного аппарата».

Ну и само собой разумеется, что среди этих «лучших элементов» наибольшую опасность для Сталина представляли руководители Красной Армии, которая, по словам Л. Треппера, была «последним, еще не взятым им бастионом». И как это было ни печально для самого Сталина, армия так пока еще и «не подпала под его безраздельное влияние». Поэтому уцелевшие старые большевики очень надеялись на то, что именно она поставит на место зарвавшегося диктатора и никак не могли понять, почему это не происходит.