Справедливость силы - Юрий Власов

Особенность этой жизни, называемой Спортом, в том, что она развивается, главным образом, на виду у всех, и она очень короткая, гораздо короче той, что мы называем обычной, то есть жизнью всех.

Нет, это не воспоминания о Спорте, это как книга-исповедь о надеждах, вере, крушении надежд… и негасимом огне веры.

Глава 262.

Я был действительно в хорошей форме. Мозоли на руках сошли лишь через год…

Справедливость силы, святость побед, поиск силы – слова, слова… Я дал обещание больше не быть атлетом, не смотреть поединки, забыть свое прошлое. В том прошлом я казался себе выдуманным, больным манекеном сверхчеловека (если только манекен может болеть).

Святость силы, справедливость силы, благодарность силы… Я не читал ничего о соревнованиях. Недоразумением и глупостью считал ту жизнь. Потерянные годы… Гладиаторство…

Догнать время! Взять это время! Вернуть его исступленной работой! Снова найти себя! Утопить в работе память прошлого, излечиться от прошлого, отречься от прошлого. Найти себя. Опрокинуть пошлую истину той единственности в "железе". Живет, борется, страдает другая жизнь – огромная жизнь. В ней тонут все прочие ограниченные смыслы. Служить этому общему смыслу.

Уйди так далеко в себя мечтой упорной,

Чтоб настоящее развеялось, как пыль…

…Как опасна похвала писателю. Как важно сохранить в себе свой голос. Как легко сбиться с него. Премия, слава – западня для писателя. Тогда он уже не художник. Угодить, удержаться на гребне – эти заботы все больше и больше захватывают его воображение, направляя творчество к профанации. Угодливость заменяет ему основные качества и открывает дорогу.

Я не верю в то, что люди называют любовью.

Любовь дает человеку слишком высокую энергию жизни – ответственность и натянутость в каждом мгновении ее слишком категоричны.

Я верю в дружбу – она тот ровный, верный огонь, который надежно и преданно обогревает нас. С годами чувства в дружбе приобретают совершенно иной характер. В них появляется столько нежности, пластичной мягкости, сбережения женщины-друга, столько тактичности, столько радости, что это, надо полагать, и есть та самая любовь. Возможно, такая дружба неизбежно переходит в любовь.

Но это уже не та любовь, которую мы знаем. Это чувство гораздо более высокого порядка. Его можно назвать любовью-дружбой, но мотив дружбы всегда звучит мощно и властно. И это делает любовь немеркнущей, невозможной и неспособной к разрушению. Есть нечто большее, чем физическая близость и страсть,– нужность друг другу, духовное родство, величайшее понимание друг друга с неизменным следствием этого – терпимостью.

Там, где настоящая дружба, любовь никогда не гаснет.

Мне представляется величайшим даром судьбы для мужчины и женщины эта любовь-дружба.

Она неспособна к измене, непорядочности – это не из ее природы. Она обычно обрывается только смертью, одной лишь смертью – и ничем больше… А как часто у людей на вопрос: "Он любит ее?"– я слышал в ответ:

"Конечно, жалеет…" Тоже любовь.

Глава 263.

В Хабаровске я оставил ТУ-114 с олимпийской делегацией из-за мозгового спазма.. Самолет ушел по графику, меня не стали ждать. А мне куда? Слабость, порой рвота с кровью, и земля норовит сбить с ног… Только бы не свалиться.

В Хабаровске уже поздняя осень, морозит. На мне нейлоновый плащ, летний костюм. Распаковал сумку, надел шерстяной костюм с нашитыми белыми буквами "СССР" – и на скамейку, отлеживаться. День к вечеру. Чужой город. Какой-то человек углядел под плащом буквы, притащил очень крепкий чай в кружке. Не чай, а чи-фир. Полегчало, смог подняться, уйти в сторонку, где никого нет. Стыд не позволяет быть слабым на виду у людей. А тот человек не бросает, помогает: то сумку возьмет, то подопрет – уж очень мутит меня. Я только поглядываю на него с благодарностью. Он маленький, до подбородка мне. Наконец нашел скамейку в стороне от здания аэропорта, здесь ряды высоких тополей и никого из людей. Ветер с поземкой, леденящий. Я лег на скамейку. Человек достал старое тонкое одеяло – вроде солдатского, накрыл меня, сел рядом. Он невзрачен, плохо брит, в руках не рюкзак, а скорее котомка – уже очень заношена… Я подумал о тех многих десятках людей и Воробьеве, которых унес ТУ-114. Скоро прилетят в Москву, дома у меня будут волноваться…

Кружка чая…

И я забылся на час. Человек не оставил, стерег меня…

Если бы я сейчас мог его встретить! Пусть удача и здоровье не обойдут его!..

А раскис я тогда основательно. Даже в забытье мутило и все не хватало воздуха.

Очнулся. Человек спрашивает, куда я теперь. Говорю, надо на поезд, самолет не для меня сейчас. Спорол с куртки буквы "СССР" и отдал человеку. "На память",– сказал ему. Он стал предлагать рубли на такси – отказался. На такси меня умотает. И так весь дрожу, не от холода, конечно. Слабость такая: ткни-упаду. Простились. Я кое-как пошел. Понимаю одно: надо спешить, пока еще не кончился рабочий день. Уже план есть – занять деньги в окружном доме офицеров. Представлюсь – не должны отказать. И точно – ссудили деньги под расписку. По правилам, когда выезжаешь за границу, сдаешь все до рубля (тогда было так). Так что и чай, если бы захотел, взять не смог бы. И вообще ничего не смог бы – без копейки, без документов. На счастье, есть хоть олимпийское удостоверение – это для Токио, но при случае сгодится и здесь. Впрочем, в окружном доме офицеров без того узнали и поверили…

В поезде спазм не отступал трое суток. Я лежал в полузабытьи, не ел, не двигался. Вагон насквозь пустой, гремит, мотается.

Проводник,– степенный, словоохотливый украинец, узнал меня по газетной фотографии. Принес газету, в которой все о моем поражении, и вот тут очень забавно выразил свои чувства: "Да-а-а, бывает! Настоящая зеленая собака!" И стал меня уговаривать не грустить: он решил, что это я от расстройства чувств морю себя голодом и третьи сутки не выхожу из купе. Я и рад был бы встать, да спазм к полке припечатал.

Я ехал в одиночестве, все купе пустовали. Проводник как-то заметил: "Хотите, подсажу блондиночку? От меня зависит, где ей дать место, а могу и по составу пошукать. Блондинками надо лечить горе. Без промаха бьет лекарство…"

Он подрабатывал тем, что пускал в пустые купе парочки. Нет-нет, а простучат по коридору каблучки и голоса сдавленно, смущенно зашепчутся.

В Иркутске я одолжил денег у своего поездного хозяина и самолетом вылетел в Москву. Организм уже преодолел слабость.

Все дни жена металась в поисках. Никто ничего не мог сообщить, да и кому до этого было дело… Аппарат, который поначалу должен был обслуживать спорт, сегодня с помощью спорта обслуживает себя. Спортсменам все дается ценой нечеловеческих усилий, ценой потери здоровья, ценой унижений, а чиновничество сыто спортом. Оно куда как безбедно живет за чемпионским столом. Их, сосущих спорт, десятки и сотни тысяч.