Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

— О император, у него нет сердца…

— Что ты лопочешь, этруск? — зашипел на него Сципион. — Животное — не человек и без сердца жить не может.

— Оно… оно как-то ссохлось или волею божеств улетучилось, уже после того как кинжал вспорол это брюхо…

— Сумасшедший гаруспик — вот, действительно, дурной знак. Ты как смеешь противоречить мне в такой день, этруск! — закричал Корнелий.

— Но у него… правда, нет сердца, — промямлил прорицатель.

Небеса придавили Сципиона жестоким сарказмом, и сейчас он мог бы, как никогда, уверовать в могущество потусторонних сил и склониться пред роком судьбы… если бы только это допускала его цель.

Постепенно гаруспик начал понимать, что от него требуется и, окончательно прозрев, прошептал:

— Император, я возьму грех на душу и объявлю, будто все хорошо…

Не поднимая головы, Сципион из-подо лба обозрел ряды солдат и убедился, что они уже все знают, если не умом, так душою; глаза их полнятся ужасом, а уши предательски щекочет ропот.

— Нет, туск, говори, как есть, и возможно громче, иначе я сам засеку тебя розгами.

Гаруспик послушно возвестил всему войску о страшном исходе гаданья. И тут Сципион, сбросив с головы плащ, сделал шаг навстречу солдатам и, простирая над ними руки, словно вдохновленный свыше, возопил:

— Свершилось знамение богов! Я сразил Бессердечного!

При последнем слове он величавым жестом указал сначала на поверженное животное, а потом — на черневший вдалеке лагерь Ганнибала.

На мгновение всех сковало замешательство, а затем войско разразилось бешеным восторгом. Солдаты, трибуны и легаты — все ликовали, ибо уже знали о грядущей победе. Что им пунийцы, после такой сцены! Что им Ганнибал, после того как небеса сами небывалым знаменьем обрекли его на пораженье!

Публий машинально схватился за плащ, желая утереть пот, заливавший его лицо так, что щемило глаза, но вовремя спохватился и сохранил торжественную позу.

В этот момент вновь заявил о себе гаруспик.

— О Корнелий! — приглушенно воскликнул он. — Вот сердце, я нашел его! Оно необычайной формы и оказалось глубже, чем следовало…

Не оборачиваясь, Сципион процедил сквозь зубы:

— Молчи, ничтожество.

Тем временем противоположный холм резко потемнел, словно на него опустилась грозовая туча. Это строилось к бою пунийское войско.

Римляне совершили разворот на месте и теперь, как и полагалось в сражении, впереди оказались гастаты, за ними располагались принципы, а замыкали фалангу триарии. В очередной раз заиграли трубы. С каждой последующей командой, их звучанье становилось все более жестоким. Так, постепенно нагнеталось напряженье, пробуждающее в глубинах солдатских душ праведный гнев и увлекающее их в неистовый смерч ярости битвы.

Две гигантские массы лучших людей своих государств почти одновременно сделали первый шаг и стали размеренно спускаться с занимаемых высот в низину, откуда десяткам тысяч из них уже не суждено было вернуться.

Сблизившись у центра равнины, войска остановились, производя последние перестроения, поскольку до сих пор полководцы старались скрыть расположение своих сил. Вожди использовали это время для последнего напутствия солдатам.

Ганнибал, учитывая специфику своей армии, был вынужден произнести несколько речей. В карфагенских ополченцах он будил патриотизм, призывал их защищать Родину, богатство, жен, детей, описывал ужасы римского владычества, грозящие им в случае поражения. Наемникам полководец с не меньшим жаром сулил несметную добычу и стабильную прибавку к жалованью, а кроме того, представителям каждого народа обещал еще и дополнительные выгоды. Так, например, галлам и лигурийцам — земли в Италии, мавританцам и нумидийцам — раздел царства Масиниссы, македонянам — поддержку в конкуренции с Сирией и Египтом. Эти выступления были краткими. Ганнибал лишь бросал несколько лозунгов и задавал общий эмоциональный тон речи, передоверяя дальнейшие увещевания разноплеменных толп их непосредственным командирам. Сам же он торопился к своей главной силе — старой армии, приведенной им из Италии. Перед ветеранами Ганнибал был более многоречив. Он напомнил им о давних победах и, взывая к их воинской чести, просил подтвердить славу непобедимого войска. Извлекая мед и металл из недр пунийского языка, Ганнибал вновь и вновь воспроизводил в памяти солдат их подвиги при Требии, Тразименском озере и Каннах и одновременно худшими словами рисовал портрет врагов. По его заявлению, нынешняя римская армия представляла собою отбросы битых им войск. «Против нас сегодня вышли трусы, сбежавшие от нашего гнева на италийских полях, и сыновья тех, поверженных вами недотеп, с чьих трупов вы сдирали награды, чье оружие вы теперь держите в своих руках! — громогласно выкрикивал он. — Пример вам в том — сам Сципион, даже не знающий точного местоположения могилы своего отца, ибо всю Италию и Иберию мы превратили в одну сплошную могилу римлян! Так не обидим же и ливийскую землю: напитаем и ее римской кровью, накормим и наших червей импортной падалью! Еще раз взгляните, воины, на самих себя и вот на этих, с позволения сказать, соперников. Сравненье смехотворно! Если бы Баал-Хаммон исторг обратно всех римлян, отправленных вами в подземное царство, они не поместились бы на этой равнине. Если бы земля выплюнула всю кровь римлян, уничтоженных вами, эти Сципионовы выкормыши захлебнулись бы ею, утонули бы в ней, как в море! Мои герои, разметаем стоящие перед нами жалкие остатки былых полчищ, и гордый Рим падет пред нами ниц!»

Сципион, обходя ряды легионов, говорил: «Соратники, настал великий час! Семнадцать лет шел к этому полю, простертому ныне пред вами, наш народ. И славен, и страшен был этот путь. Перед нами разверзались бездны — мы наполняли их телами павших сограждан и двигались вперед, дорогу преграждали отвесные кручи — мы громоздили горы вражеских трупов и по ним шагали дальше. И вот мы на вершине: с одной стороны открывается благоуханная равнина, а с другой — зияет пропасть, и предстоящая битва решит: сойдем ли мы в долину мирной жизни, увенчанные лавром, или же скатимся в обрыв на поруганье диким африканцам. И хотя нас только тридцать тысяч, мы представляем всю свою страну. Да, здесь мы защищаем Отечество! Вспомните, удачи в Италии не приводили ни к чему, а первые же победы в Африке избавили италийскую землю от грязи пунийских сапог. Противостоянье Рима и Карфагена достигло апогея. Дольше их состязание длится не может, сама Вселенная, коей мы являемся частью, не выдержит такого напряжения. В своей неистовой борьбе эти два титана подмяли под себя полмира, а потому сегодня определяется не только их собственная судьба, но в конечном итоге — участь всего Средиземноморья. Вы, соратники, формируете облик грядущей цивилизации, от вас зависит, будет ли у нее добрый хозяин, заботливо взращивающий на полях человечества лучшие культуры, или же она достанется хищнику, жадно пожирающему самые ценные ростки. Так разве не славен наступивший день? Что наша жизнь? Минет несколько десятков лет, и никого из нас уже не будет на земле, однако останутся наши свершения! Никогда прежде не наделяли боги людей таким могуществом: вашим копьям и мечам дана власть в течение трех-четырех часов скроить мир по вашему подобию. Явите вы мужество и честь — достойным будет последующее устройство государств, окажетесь вы трусливыми ничтожествами — и жизнь после вас станет подлой и бесчестной. Так позавидуем самим себе, соратники! Мы родились за тем, чтобы теперь на это поле выйти! Счастлив жребий наш! Проявим же себя достойными своей судьбы! Вперед, друзья, к победе, ничто не в силах воспрепятствовать нам на пути к ней; сама смерть бессильна против нас, ибо герои не умирают: они возносятся на небеса и становятся богами!

Как и вы, друзья, я ощущаю сейчас полет души, то сама Виктория несет нас на своих крылах! Однако пусть наше вдохновение будет зрячим и разумным. А потому поэзию мы свяжем с прозой, и я вам дам сейчас несколько простых советов.

Вы знаете, что я опытный и хитрый полководец. Первое позволяет мне предсказывать маневры противника, а второе делает мои шаги непредсказуемыми для врага. Но и Пуниец блистательно коварен. Так что сражение будет сложным, оно может входить в различные виражи, терпеть крутые изломы, как предусмотренные мною специально для обмана неприятеля, так и внезапные, предпринимаемые по ситуации. Пусть это вас не смущает; что бы ни случилось, помните: вы — римляне, а ваш полководец — Сципион, который с двадцатипятилетнего возраста носит присвоенное вами званье императора. Если вы в каждое мгновенье битвы будете оставаться римлянами, а я — Сципионом, то ни пунийцы, ни их Ганнибал нам не страшны, победа будет за нами!»

Поравнявшись с нумидийцами, которых воодушевлял на битву Масинисса, Сципион отвел царя в сторону и в очередной раз напомнил ему о необходимости соблюдения строжайшей дисциплины. Он требовал, чтобы сразу же после победы над малочисленной вражеской конницей, Масинисса, не увлекаясь погоней, повернул своих всадников обратно и ударил с ними в тыл пунийской фаланги, как это было сделано в сражении с Газдрубалом. Через некоторое время Публий внушал ту же мысль Гаю Лелию, командующему италийской конницей, хотя Лелий менее кого-либо другого нуждался в повторном инструктаже. Затем проконсул объехал на коне остальных легатов и каждому уточнил установку на бой. Он хотел еще очень многое сказать своим людям, но шум со стороны вражеского войска возвестил о начале сражения. Сципион проскакал через коридор в фаланге легионов и занял императорское место на специально насыпанном для него возвышении за центром войска. Поодаль высилось еще несколько таких искусственных холмов, возведенных солдатами, чтобы полководец, перемещаясь параллельно фронту боя, мог с разных точек следить за ходом битвы.