Елизавета I - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саутгемптон, который волен был распоряжаться собой по собственному усмотрению, по приглашению Роберта поселился в Эссекс-хаусе. Он, его жена Элизабет Вернон, Пенелопа и Ратленд неожиданно превратились в завзятых театралов и проводили дни напролет в праздности, а практически каждый вечер отправлялись куда-нибудь смотреть новую пьесу. За неосмотрительное возвращение из Ирландии не был наказан никто, кроме Роберта.
В тех нечастых случаях, когда мы все вместе обедали, я против воли то и дело поглядывала на Саутгемптона, поражаясь, как же меня когда-то угораздило с ним связаться. Неужто это было на самом деле? Сейчас у меня это в голове не укладывалось. Он казался мне ветреным мальчишкой, который играл и смеялся, в то время как мой сын томился в тюрьме. Ратленд был ничуть не лучше. Какие жалкие ничтожества обивают пороги при дворе в теперешние времена! Неудивительно, что у Роберта Сесила нет соперников.
– Что будем смотреть сегодня? – спросила под конец обеда моя дочь Пенелопа, бездельничавшая вместе с ними.
Ее любовник, лорд Маунтджой, к чести его, занимался государственными делами и присоединялся к ним в этих походах крайне редко.
– В «Лебеде» дают что-то новенькое, – сказал Саутгемптон. – Но, насколько я понимаю, пьесу сляпали за пару недель.
– Пфф, – фыркнул Ратленд. – Вдобавок ко всему, это еще и комедия. Я уже по горло сыт этими историями про умных слуг и заплывших жиром хозяев. С меня довольно!
– «Всяк в своем нраве» Джонсона, говорят, забавная вещица, – подала голос Элизабет.
– Я ее видел и буду не против сходить еще раз, – сказал Ратленд.
Все немедля возмущенно накинулись на него.
– Когда это вы успели? Да еще и без нас!
– Вы в это время катались верхом, – отозвался Ратленд.
Как дети малые, честное слово. На уме одни прогулки, спектакли и развлечения. Я злилась на них, словно они были виноваты в том, что Роберт впал в немилость.
– Эссекс! Эссекс! – донеслись с улицы нестройные голоса.
Я поднялась и, выглянув в окно, увидела на улице ватагу человек из двадцати. Стоя у чугунных ворот, они хором кричали:
– Честь и слава доблестному Эссексу! Позор завистникам, очернившим его честное имя! Свободу Эссексу! Свободу!
– Его здесь нет! Идите требовать его освобождения к Йорк-хаусу! – крикнула им в ответ Фрэнсис, высунувшись из окна. – Или к Уайтхоллу!
– Фрэнсис, – попыталась урезонить я невестку, – сядьте обратно. Не надо кричать прилюдно такие вещи.
Она обернулась ко мне:
– Это мой дом, и я буду кричать, что захочу. Пусть королева слышит! Пусть это дойдет до ее ушей!
– В этой стране нет ничего, что не дошло бы до ушей королевы. Неужели вы полагаете, что это, – я махнула рукой в сторону разгоряченной толпы, – способно чем-то помочь Роберту?
– Помочь? Мы все должны требовать правосудия! – воскликнула она.
– Правосудие – проститутка, – подал голос Саутгемптон. – Отдается тому, кто больше предложит.
И тут я вспомнила, что меня в нем привлекло. Такой молодой и такой циничный.
Октябрь плавно перетек в ноябрь. Толпы перед воротами росли, и вскоре мои домашние начали приглашать кое-кого во двор, чтобы пообщаться. Кристофер редко упускал возможность спуститься и поговорить с людьми. После возвращения из Ирландии он как-то изменился; время от времени я даже заставала его в капелле: он сидел неподвижно и смотрел на алтарь. Я знала, что у него в силу воспитания есть склонность к католицизму, но мне всегда казалось, что он совершенно равнодушен к религии. Быть может, соприкосновение с ирландским католицизмом обратило его? Эти их придорожные святилища, кельтские кресты, легенды о святых со змеями и все в том же духе, по слухам, обладали притягательной силой. Никто так не уязвим перед искусом религии, как человек неприкаянный – при условии, что он не настроен к ней откровенно враждебно. Я очень надеялась, что мои подозрения беспочвенны. Сейчас не время обращаться в католицизм. У нас и так масса проблем.
Перед Йорк-хаусом тоже собирались все более и более многочисленные толпы. Эджертон, которому роль тюремщика удовольствия отнюдь не доставляла, приказывал им разойтись, однако все его предупреждения не имели ровным счетом никакого эффекта. При виде стражников люди бросались врассыпную, однако не проходило и нескольких часов, как они возвращались, точно муравьи на мед.
Элизабет Вернон с Пенелопой внезапно заявили, что не могут больше выносить вечное столпотворение вокруг дома, и уехали в деревню. После их отъезда мужчины решили, что теперь могут без помех ходить по тавернам и театрам, а также напиваться до одурения. Фрэнсис, ее дочь Элизабет и я не пили и наблюдали за происходящим, а Кристофер все больше и больше времени проводил во дворе в обществе недовольных.
А потом пришла весть: королева объявила, что суд Звездной палаты готовится выпустить официальное заявление относительно преступлений Роберта.
– Пытается обелить себя, – сказал Кристофер. – Если до нас доходит ропот и недовольные голоса, то и до нее тоже. Она не успокоится, пока не уладит дело.
– Она ни за что его не уладит в ущерб себе, – заметила я. – Роберт говорил, что она играет заряженными костями, чтобы никогда не проигрывать.
– А вы больше слушайте, что он говорит. Глупо с его стороны было не понимать, что королеве никакие заряженные кости не нужны.
День слушаний все приближался, и я стала замечать, что Саутгемптон внезапно бросил свою разгульную жизнь и постоянно вел долгие разговоры о чем-то с Кристофером и Чарльзом Блаунтом, лордом Маунтджоем, в моем доме. Я несколько раз спрашивала у Кристофера, чем они занимаются, но он отвечал уклончиво. Я чувствовала, что от меня что-то скрывают, и мне это не нравилось.
Совершенно очевидно, они что-то замышляли. А вот что именно, было далеко не столь очевидно. Разумеется, в моих же собственных интересах было оставаться в неведении относительно всего этого, чтобы никто не обвинил меня в причастности к сговору. Но чувствовать себя бесполезной, недостаточно значительной, чтобы кто-то решил спросить моего совета, было больно.
Я не могла бы выбрать более удачного момента,
