Дело Марины Мнишек - Михаил Исаакович Роговой

Где-то на реке прогудел пароход — и снова затихло.

Полковник усмехнулся:

— Когда Морозов вошел в комнату, я вначале подумал: похоже, что этот человек только выдает себя за Морозова! Но потом явился сосед, и я понял, что ошибся.

— Булат Искакович, — спросила я, — хотите, я вам признаюсь, что сильнее всего поразило меня тогда на шоссе возле трупа?

— Что же?

— Когда врач-эксперт взял покойника за волосы и стал бесцеремонно устанавливать его голову поудобнее — удобнее для фотографирования… Меня поразило это равнодушие — и не только у врача. Одна деловитость!.. Я понимаю, всем вам приходится встречаться со смертью… Но ведь со Смертью же… со Смертью Человека!

— Наверно, со стороны это так и выглядит, — задумчиво сказал полковник.

Он помолчал.

— Равнодушие и деловитость… — сказал он. — Нет, равнодушие не то слово! Не совсем то… Вы сейчас сами сказали «Смерть Человека» — и оба слова с большой буквы. А ведь в этом ключ! Вы сами, Валентина Дмитриевна, почти ответили на свой вопрос! Великое таинство — Смерть Человеческая, касается каждого из нас, никто к ней не может остаться равнодушным. А теперь… представьте, что вам часто приходится иметь с ней дело. Если каждый раз переживать ее, задумываться над ней, примерять на себя, думать, что и ты умрешь, — да разве вы сможете вести при этом расследование, или если вы врач — продолжать операцию?.. Руки опустятся, с ума сойдешь! Нет, Валентина Дмитриевна, то, что вы назвали равнодушием — не равнодушие! Это самозащита. Человек заставляет себя не думать о смерти, не задумываться над ней — иначе ему не выполнить свой долг живого. Так мне кажется… Возможно, я ошибаюсь, а?

Мы долго молчали.

Потом я рассказывала про Волынского и Есенова, про их спор, в котором каждый из них думал не о себе, а искал истину. Полковник улыбнулся.

— Конечно, они такие и есть, Валентина Дмитриевна, вы в них не ошиблись. Но, судя по тому, что вы сейчас рассказали, спор их тогда был, ну как вам сказать… Вряд ли каждый из них действительно придерживался той крайней точки зрения, которую отстаивал. Мы иногда так делаем, чтобы лучше увидеть все сильные и слабые стороны наших версий…

Снова где-то загудел пароход…

Полковник помолчал, потом заговорил. Он рассказал, как встретился с женой. Это было на турбазе — она должна была назавтра уезжать домой, а он туда только приехал. И они встретились. Он вспомнил, как они лазали с ней на какую-то гору до линии снегов, в потом спустились к подножью, к пшеничному полю — и отдыхали прямо в пшенице. Я слушала, и мне было невообразимо жалко его… и я ревновала к той, умершей.

«Зачем, зачем, зачем мы живем, — снова думала я. — Ради чего мы приходим в этот мир? Не гении — с гениями все ясно, а мы, зачем приходим, зачем пришли?..»

Я стала часто отклоняться от главного. «Дисциплинка!» — как любит говорить Есенов. Да, дорогой товарищ Есенов, не плохо бы тебе напомнить мне о дисциплинке. И я отвечу тебе: — Слушаюсь! Все, что от лукавого — прочь! Надо думать только о главном.

Вставка первая

Из сочинения Н. Костомарова «Русская история. В жизнеописаниях ее главнейших деятелей».

(Настало время, — уже пора — начать знакомить читателей с жизнеописанием той, кто дала имя этой повести, — польской шляхеткой, женой Лжедмитрия Первого и женой Лжедмитрия Второго — Тушинского вора — Мариной Мнишек. Я процитирую листки из сочинения известного до революции историка Н. Костомарова — три листка 6-го издания, Санкт-Петербург, 1912 год, — которые хранятся в материалах следствия. Сейчас я процитирую первый листок — в нем описывается свадьба Лжедмитрия Первого с Мариной Мнишек в Москве, а когда позволят обстоятельства, процитирую и оставшиеся листки. Вот оно — это описание):

«По русскому обычаю не венчались накануне постных дней: правда, это, собственно, не составляло церковного правила, а только благочестивый обычай; царь не хотел оказывать уважения к обычаям. С приездом Марины Дмитрием чересчур овладело польское легкомыслие.

Свадьба устроена была по заветному прадедовскому чину с караваями, с тысяцким, с дружками, со свахами (дело происходило 8 мая 1606 года. — В. А.). Марина, не любившая русской одежды, должна была на этот раз переломить себя и явилась в столовую избу в русском бархатном платье с длинными рукавами, усаженном дорогими каменьями и жемчугом до того густо, что трудно было распознать цвет материи; она была обута в сафьяновые сапоги; голова у нее была убрана по-польски, повязкою, переплетенною с волосами. После обычных церемоний новобрачные со свадебным поездом отправились в Успенский собор; пришлось целовать иконы, польки, к соблазну православных, целовали изображения святых в уста. Прежде венчания царь изъявил желание, чтобы его супруга была коронована. Неизвестно, было ли это желание самого царя из любви к своей невесте, или же, что вероятнее, следствие честолюбия Марины и ее родителя, видевших в этом обряде ручательство в силе титула: чтобы Марина приобрела титул не по бракосочетанию с царем, подобно многим царицам, из которых уже не одну цари спроваживали по ненадобности в монастырь, а вступала в брак с царем уже со званием московской царицы. После коронования Марина была помазана на царство и причастилась св. Тайн».

ГЛАВА 7

Валентина сдала материал в секретариат и вышла на улицу глотнуть свежего воздуха — в редакционной комнате было сизо от дыма, хотя она и вела упорную борьбу с курильщиками (хорошо еще, что редакция городской газеты не находилась вместе с другими в Доме печати, иначе их комната, веселая и шумная, была бы не общегородской курилкой, а масштабом поболее).

Она медленно шла по улице — вверх, в сторону театра, подставляя лицо ветерку и жмурясь от удовольствия. Она поглядывала на витрины и окна — магазины, магазины, кафе «Космос»… Люди за столиками… Валентина посмотрела на часы — был третий час, давно не мешало бы пообедать.

Валентина вошла в кафе и заняла столик в углу так, чтобы ее не отвлекали.

— Ромштекс будет готов только через двадцать минут, — предупредила молоденькая официантка.

Пока она ходила, заказывала обед, Валентина сидела, откинувшись в кресле, и отдыхала. «Следствие застопорилось, — думала она, — Пахомов оформил документы на всесоюзный розыск Морозова-Сибирцева, но сведений пока никаких…»

Девушка принесла на мелкой тарелке хлеб — два кусочка черного и белого, ложки, нож и вилку.

— Спасибо, — кивнула Валентина. Она посмотрела вслед уходящей официантке, отвернулась. Что-то встревожило ее. Она внимательно оглядела зал и… Через два столика от нее в соседнем ряду сидел Морозов… Сибирцев.