Бог не хочет страдания людей - Жан-Клод Ларше
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
97
Согласно свт. Григорию Нисскому, именно эту вторую форму печали и именно этот плач Христос имеет в виду, когда Он говорит: Блаженны плачущие, ибо они утешатся (Мф. 5:4). «С первого взгляда блаженным можно, — пишет он, — признать плач о проступках и о грехах, по учению о печали Павла, который сказал, что не один вид печали, но есть печаль мирская и есть печаль, ради Бога совершаемая, и дело печали мирской — смерть, а вторая печаль покаянием доставляет печалющимся спасение (2 Кор. 7:10). Ибо подлинно не недостойно ублажения такое состояние души, когда, пришедши в чувство худости, оплакивает она порочную жизнь»[273]. Свт. Иоанн Златоуст дает похожую интерпретацию: Христос «здесь опять не просто разумеет плачущих, но плачущих о грехах своих, так как есть другой плач, вовсе непозволительный, — плач о житейских предметах, на что указывал и Павел: Ибо… печаль мирская производит смерть (2 Кор. 7:10)»[274].
Однако свт. Григорий Нисский идет еще дальше в своем комментарии: «…мне кажется, что слово усильнейшим действием плача означает нечто имеющее более глубокий смысл… кажется мне, не хорошо ограничиться такою одною мыслию, будто бы словом сим уделяется блаженство одним плачущим о грехах. Ибо найдем многих, проведших жизнь безукоризненно, и, по свидетельству самого Божия Слова, отличившихся всяким добрым делом… Не будет ли нелепо признать таковых лишенными божественного ублажения за то, что не грешили и не врачевали греха плачем? Или в таком случае грешить не будет ли предпочтительнее того, чтобы жить безгрешно, если одним кающимся дана в удел Утешителева благодать?»[275] Таким образом, имеется другой смысл печали
98
и слез, который мы находим у того, кто «гораздо обильнейшие прольет слезы, взирая вместо благ сравнительно с ними на скорби и благоденствию противоположные бедствия»[276]. Для свт. Григория этим благом является стремление к первоначальной природе человека в раю: «И сего-то блага, превышающего всякую силу постижения, мы, люди, были некогда причастниками; и в естестве нашем оное превысшее всякого понятия благо было в такой мере, что, обладаемое человеком, по самому точному сходству с первообразом, казалось новым благом, принявшим на себя образ первого. Ибо что теперь гадательно представляем об оном благе, все то было у человека: нетление и блаженство, самообладание и неподвластность, беспечальная и не озабоченная жизнь, занятие божественным»[277]. Таким образом, можно сказать, что «посему Ублажающий плач, кажется, втайне учит душу обращать взор к истинному благу и не погружаться в настоящую прелесть сей жизни»[278]. Итак, «поэтому Слово ублажает плач, признавая его блаженным не потому, что таков он сам по себе, но по тому, что́ от него происходит»[279] в нас.
В еще более высоком смысле можно считать, что печаль и слезы, которые открыто ее проявляют, относятся к скорби, которую испытывает человек, оставаясь удаленным от Самого Бога, не будучи пока еще полностью единым с Ним[280]. Свт. Иоанн Златоуст отмечает, что сокрушение состоит в том, чтобы «непрестанно измерять то пространство пути, на которое мы отстоим от Царства Небесного», и говорит о том, что «отлучение от кроткого и человеколюбивого Христа… больше всякого на-
99
казания»[281]. Обещанное блаженство состоит в таком полном союзе, какой благодать Божия дарует тем, которые тянутся к нему через добродетель и безоговорочную любовь.
3. Другие слова Христа, которые кажутся оправдывающими и превозносящими страдание и едва ли не делающими его фундаментом христианской жизни и условием спасения, таковы: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мф. 16:24; Мк. 8:34; Лк. 9:23). Текст Евангелия от Луки усиливает наставление уточнением: возьми крест свой, и следуй за Мною каждый день (Лк. 9:23). То же Евангелие подчеркивает в другом месте абсолютную необходимость этой задачи для всякого, кто хочет быть христианином: кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником (Лк. 4:27). То же с некоторым отличием говорит и Евангелие от Матфея: кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф. 10:38).
Хотя Христос, когда Он произносит эти слова, еще не нес Свой крест, нельзя не видеть в них пророческое предвосхищение Его Страстей, несения креста и Его распятия. Тем не менее эти слова не могут пониматься в буквальном смысле, как если бы Христос требовал, чтобы все те, которые хотят быть Его последователями, испытали те же страдания и принесли ту же жертву, которую принесет Он во время Своих Страстей. «Нести свой крест» понималось здесь в духовном и символическом смысле. Христианин действительно должен принести жертву, но жертва — это самоотречение: христианин должен убить (или распять) ветхого человека, который есть в нем по причине рождения от падшего Адама, чтобы в нем родился и жил новый человек во Христе. Речь идет о том, чтобы умереть для старой жизни, плотской, для того, чтобы жить жизнью новой, духовной. Это очень ясно следует из контекста,
100
в котором находятся эти слова Христа. Повеление возьми крест свой не только предваряется повелением отвергнись себя, но и за ним следует констатация: кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня (у Марка: ради Меня и Евангелия), тот обретет ее (Мф. 16:26; Мк. 8:35; Лк. 9:24). За словами из Евангелия от Матфея также следует это утверждение: Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее (Мф. 10:39; Лк. 17:33; Ин. 12:25).
Крест является символом этой смерти, но также, разумеется, и страдания, которое она неизбежно содержит в себе, поскольку является разрывом со старым образом жизни, к которому человек был привязан, как следствие такого отказа, но совсем не как цели, ни даже как средства, которого надо было бы добиваться. Именно в этом содержится аскетический смысл несения креста и распятия, о которых часто говорят духовные тексты. Преп. Максим Исповедник пространно напоминает о способе, которым христианин должен пережить смерть и воскресение Христа, а именно путем умерщвления в самом себе греха и воскрешения добродетели[282]. Последователи Христа, пишет он, испытывают «в веке сем (который Писание называет „[нынешним] временем“) страдания естества для Христа или ради Христа; о них Святой Дух заранее предвозвестил [ученикам Господа], чтобы были они „соединены с Ним подобием смерти“, умерщвляя грех, „и подобием воскресения“ (Рим. 6:5), осуществляя добродетель. Ведь тому, кто [стремится] быть спасенным, надлежит не только умерщвлять грех произволением, но и само произволение грехом; и не только воскрешать произволение добродетелью, но и саму добродетель произволением, чтобы все мертвое произволение, сокрушенное всем мертвым грехом, потеряло способность [что-либо] чувство-
101
вать, а все живое произволение, [воскрешенное] всей живой добродетелью, обрело эту способность соответственно нераздельному соединению»[283]. Страдание, которое часто является предметом рассмотрения аскетических трудов святых отцов в связи с умерщвлением греха и страстей и практикой добродетели, не является любым каким ни на есть страданием. Оно означает скорби, которые, с одной стороны, связаны с отказом от порочных желаний, которые систематически проявляются в порочных страстях и порочных удовольствиях, с которыми они связаны, и, с другой стороны, с усилиями приобретения нового образа поведения, который состоит из добродетелей. Именно в этом контексте надо понимать этот пассаж, где преп. Максим Исповедник комментирует выдержку из проповеди свт. Григория Богослова, где христианин уподобляется Симону Киринейскому, который нес крест Христа: «„Симон“, — как говорят, — толкуется как „послушание“, а „Киринейский“ — как „готовность“. Всякий, стало быть, готовый к послушанию Евангелию и с готовностью ради добродетели подвергающийся злостраданию, бывающему от умерщвления своих земных членов посредством деятельного любомудрия, соделался Симоном Киринеянином, добровольно проходящим поприще добродетели, на плечах имея крест и следуя за Христом, показывая тем, что жизнь по Богу всецело удалена от земли»[284].
Преп. Максим Исповедник рассматривает и другой символический смысл распятия христианина, который состоит в том, чтобы чувствовать себя виновным за свои грехи и страдать от этого, делая из себя доброго разбойника вблизи Христа, которому его раскаяние позволяет вместе со Христом войти в Царствие[285]. Но, далекий от того, чтобы считать, что