Почти замужняя женщина к середине ночи - Анатолий Тосс

Короче, к началу апреля Инфантово лажание Пусика достигло размеров неимоверных. Просто стало еще одной черной дырой во млечном пути, в которой вполне могли затеряться целые планеты с возможными древними и недавними цивилизациями. Не то что мои интеллигентные увещевания.

Глава 7

Два часа сорок пять минут до кульминации

Ну все, хватит психоанализировать Инфанта. Хватит про зиму, про Зигмунда Фрейда, про расчетливую Татьяну. Пора возвращаться в апрель, к Илюхе, к скверику, к портфелю. К первой бутылке, которая так быстро закончилась, что рука моя уже тянется за второй.

– Девочки, хотите еще? – наконец-то выговаривает Инфант свои первые слова, обращаясь, очевидно, к Зине с подругой.

А мы все от радости, что Инфант наконец заговорил, вот прямо там, в скверике, начинаем веселится. Потому что и голос у Инфанта теплый и доверчивый, и интонация задушевная, и вопрос какой-то по-детски трогательный. Да и сам Инфант с глубокими, смышлеными, печальными глазами – тоже задушевный и трогательный.

С ним вообще всегда так: как только он заканчивает выделенный ему стаканчик красного, сразу добреет и становится разговорчивым. Ну не так чтобы красноречивым, но какие-то слова из него выплескиваются наружу. Как правило, не вовремя, не по теме, и оттого всем становится смешно. И мы все понимаем тогда – чудит Инфант.

А может быть, оттого мы все развеселились, что, если честно, Зина с подругой все-таки не относились к «девочкам», как фамильярно назвал их Инфант. По всему было заметно, что вышли они уже из нежного возраста. К тому же, похоже, и не вчера.

Но ласковое Инфантово обращение подействовало. И сразу, несмотря на промозглость вокруг и начинающие влажнеть носки в ботинках, стало у нас на душе куда как беспечнее, чем еще минуту назад.

– Холодно, конечно, но можно, – задорно согласилась развеселившаяся Зина, подпрыгивая на одной ножке, как бы для согрева, но на самом деле для еще большего задора. Просто детство вспомнила. Да и как не вспомнить, когда «девочкой» назвали. К тому же так запросто, буднично. Как давно не называли.

И моя рука полезла в прорезь приоткрытого портфеля и вытянула оттуда еще одну закупоренную посудину. Которую мы тут же раскупорили и стали опорожнять.

И от всего этого – от скверика, редких людей, спешащих по делам домой, от весны, ну и от Инфанта, без сомнения, – от всего этого нам особенно стало хорошо. Так что даже Зина с подругой, женщины, можно сказать, зрелой комплекции и, видимо, привычек, не обращали уже никакого внимания на весеннюю беспутицу вокруг.

– Ну что, девчонки, – перенял я Инфантово обращение. – Когда в следующий раз в театр пойдем?

Они поморщились, нахмурили лобики, носики насупили, но все равно в результате прыснули девичьим, заразительным смехом.

– Нет, – ответила Зина за себя и за подругу. – В театре мы уже были. В него мы больше не хотим.

– Это правильно, – согласился Илюха. – Искусство разнообразия требует. В следующий раз мы в филармонию двинем. Там как раз Большой Хор на спевку скоро соберется.

Все же не оставляла старика Белобородова филармония с ее хором. Ни в помыслах, ни, наверное, в вечерних мечтах.

– Белобородый, – заметил я, – похоже, не отпускает тебя филармония. Что это: патологическая страсть к музыке или такая болезненная реакция именно на хоровое женское пение?

– Зачем разбираться в искусстве? Проще принимать его как оно есть, не анализируя, – философски заметил Илюха.

А Зина тут же еще больше оживилась.

– Белобородый? – переспросила она. – Это что, фамилия у вас такая, Илья?

Но Илюха не стал вдаваться в пояснения. А я стал.

– Вообще-то он Белобородов, – пояснил я. – И я согласен с вами, Зина, неудобная какая-то фамилия, длинная очень. Тебе не мешает? – обратился я к Илюхе, но он снова промолчал. – Да и к тому же обратите внимание на двухкорневую основу. С одной стороны «Бело», а с противоположной – «Бородов». А оно ведь и длинно, и неудобно с двумя корнями. Фамилия, она же не зуб мудрости, зачем ей два корня?

– Старик, не гони лошадей, – переиначил Илюха известный народный фольклор. Похоже было, что он не одобряет мое публичное обсуждение.

А я одобрял. Потому что мне самому его фамилия давно стала неудобной. И произносилась длинно, и звучала неуклюже.

– Ты сам посуди, – начал уговаривать я Илюху, – слишком много заглавных «Б» в правописании твоей фамилии. И в произношении, кстати, тоже. Чего-то надо бы сократить. Пора уже сократить, сколько так ходить можно. Например, давай опустим первый слог и оставим в качестве аббревиатуры заглавную букву «Б». Смотри, как здорово получается: «Б.Бородов». Ну что, нравится? Принимаешь? Подписываешься?

Но Илюха, не отрываясь, глядел куда-то в сторону и не отвечал. Могло ли так произойти, что ему не понравилось его новая, свежевыпеченная фамилия? Ну, наверное, могло. И тогда я предложил другой, диаметрально отличный подход.

– А хочешь, наоборот. Хочешь, мы зааббревиатурим второе слово. Тогда у нас получается «Бело. Б.». Тоже, кстати, неплохо. Почти по-итальянски. У них «белло» – «красивый» означает. Так что по-итальянски ты, старикан, почти что «Красивый Б.» получаешься. Тебе как?

Но Илюха не успел ответить.

– Не, – вдруг вступил в обсуждение Инфант. – Его всего надо зааббревиатурить.

– Это как? – с интересом поинтересовался я.

– Да просто, «Б.Б.», – вставил лаконичный Инфант и с упреком посмотрел на свой опустевший стаканчик.

– Тоже хорошо, – согласился я. – Даже совсем хорошо, коротко и звучно. Ну, теперь тебе нравится? – спросил я заботливо у Илюхи.

И он перестал глядеть вдаль.

– Да, нормально, – ответил он. – Мне все подойдет. Выбирайте сами.

– Девушки, – решил я опросить общественное мнение, – вам что больше по сердцу?

Ну и, конечно, они выбрали «Б.Б.» Со смехом и прибаутками выбрали.

А потом настало время расставаться с Зиной и с подругой ее. Как это ни печально, но любой радости, как мы знаем, приходит временный конец. Вот он и к нашей радости подошел.

Потому что у нас – у меня, Илюхи и Инфанта – имелись некоторые очередные планы на приближающуюся ночь. С которыми ни Зина, ни подруга никак, к сожалению, не совпадали. С планами на филармонию они отлично совпадали, но вот на сегодняшнюю ночь – никак.

И мы расстались. Они пошли в одну сторону, их фигуры соприкасались, головки склонялись одна к другой, а стало быть, они о чем-то оживленно беседовали. И я догадался – о нас, зябко переминающихся с ноги на ногу, в похолодевшем, сразу одичавшем без них скверике.

И вообще, если со стороны, а мы оглядывали их прощальными взглядами только со стороны, то смотрелись они приподнятыми, полными впечатлений, на эмоциональном таком подъеме. Да и было отчего – в театре побывали.

Так и рассекали они поздневечернюю Москву. Победно, жизнерадостно, и даже по походке было видно – вот счастливые женщины идут. И прохожие тоже смотрели на них и тоже оглядывались, потому что счастье всегда притягивает. Даже если это чужое счастье.

Вот и нам хотелось крикнуть, остановить их, вернуть – неудержимо хотелось. Но мы сдержались, так как не могли мы.

А могли повернуться и поплестись совсем в противоположную сторону, и портфель почему-то попал в мои не стремящиеся к нему руки. И некстати это было, потому что он был действительно очень тяжелый.

В общем, через какие-то полчаса нашли мы себя совсем в другом, тоже неплохом месте. В очень просторном, практически уходящем под горизонт полуподвальном помещении, который кто-то называл «клубом», а кто-то по-простому – «Подземной горкой». Сейчас поясню.

Дело в том, что в Москве присутствует улица Архипова. Кто такой Архипов – я понятия не имею. Хотя помню, что висит там мемориальная доска с пояснением, которую я, впрочем, так никогда и не прочитал. Но раз висит доска, то, видимо, Архипов был какой-нибудь большевик, подло убитый эсерами до тридцать седьмого года.

Так вот, на этой улице расположился в обильно расширенном подвальном помещении некий клуб, в который, особенно в выходные вечера, каждый может прийти со своим любимым музыкальным инструментом. С гитарой, например, или тромбоном, и в своем отдельном уголке исполнять особенно запомнившиеся песни. Как правило, собственного сочинения. Хотя и не только.

А слушатели могут свободно мигрировать от исполнителя к исполнителю и поддерживать их всех по очереди. Иными словами, такой оплот самодеятельного народного творчества. Этакий фестиваль доморощенной песни, перенесенный с летних лугов, костров и полей в зимнюю Москву. А так как улица Архипова действительно улица горбатая, то и клуб называется «Подземная горка». Или просто «Горка».

Вот мы хоть и редко, но посещали эти музыцирования. Прежде всего из-за их импровизационной, свободной, неформальной атмосферы. А еще потому, что эта атмосфера привлекала не только нас. Но и обилие симпатичных молодых лиц обоих полов, и все с подходящим для нас эмоциональным настроем. Хотя один из полов нас интересовал лишь постольку-поскольку.